Хороший сын - Роб ван Эссен

а должен был бы поехать домой, не на автобусе и поезде, а на собственной машине, в собственный дом, я бы вошел и сказал жене и детям: ну вот, мать умерла. Но они бы и так это уже знали, я бы им уже позвонил, и они бы могли поехать вместе со мной, не все дети, только те, которые еще от нас не съехали, на обратном пути мы бы тихим голосом разговаривали о – да, о чем, о моем детстве? О моей матери и журналах, которые она прятала под полотенцами в шкафу? На худой конец, да, или о чем-либо еще: о простых бытовых вещах, ведь жизнь продолжается, семейная жизнь продолжается, скоро каникулы, и экзамены, и куча всего. А вместо этого я, неприкаянный шестидесятилетний мужик, лежу на матрасе в комнате своей умершей матери.

Когда я наконец заснул, приехали прощаться роботы-сиделки. Из-за этого я проснулся, потому что нужно было убрать ноги и матрас, иначе они бы не проехали. Они вдвоем проскользнули к ее постели и, по-моему (хотя в темноте было не так хорошо видно), даже взяли друг друга за руку. Они постояли так несколько минут, а потом поехали прочь, за дверь, обратно в коридор. Кажется, потом я уже практически не спал.

На следующий день я ночевал дома, но и там спал плохо. Посреди ночи я почувствовал, как какая-то рука тихонько стискивает пальцы моей правой руки. Я подумал: ладно, только не тяни меня за собой. Потом эта рука отпустила мои пальцы, медленно и так же мирно, как и взяла. Я снова заснул, и мне приснилось, что я еще живу с родителями и пора начинать жить самостоятельно.

Для толкования некоторых снов не обязательно заглядывать в «Большой сонник», да, господин? А та рука, которую вы почувствовали, – разве вы не рассказывали, что ваши родители перед сном пожимали друг другу руку?

Ого – об этом я и не подумал.

Честно? Странно. Извините, что сменяю тему, господин, мы приехали.

Куда?

Сюда.

Глава 15

Я оглядываюсь по сторонам и понимаю, что горы остались позади. Уже рассвело, но небо пасмурное, рваные тучи пролетают над головой так низко, что, если выйти из автомобиля, я достану до них руками. Дождь льет не из туч, а откуда-то выше, прямо сквозь обрывки туч, которые состоят не из водяного пара, а из дыма. На лесистых склонах гор до сих пор свирепствуют пожары. Мы стоим в коричневой илистой низине, по которой разбросаны маленькие очаги, будто долину с гор обстреляли огненными шарами. Это костры, вокруг которых собрались люди, они сидят скрючившись, прижавшись друг к другу. Я не увидел их сразу, потому что они приобрели тот же цвет, что и грязь, словно это их цель – слиться с грязью. Там и сям в грязи можно заметить обгоревший комплект ребер, то ли останки механического большерогого оленя, то ли наполовину сгнивший остов судна. В пространстве между кострами происходят драки, в замедленном темпе – одежду дерущихся утяжеляет грязь. Когда между проплывающими тучами появляется просвет, я вижу вдали, за устроившимися у костра или дерущимися паломниками – это, конечно, они – подъездную дорогу, ведущую к большому мрачному зданию с маленькими окнами, и зажатые между двумя квадратными башнями закрытые ворота. Комплекс большой, но это, похоже, главный вход.

Это и есть наш пункт назначения?

Ваш пункт назначения, господин.

Трудно четко сфокусировать взгляд на здании, потому что дождь оставляет на лобовом стекле черные полосы, дворники размазывают их, превращая в размытые продолговатые пятна. Я вспоминаю, что мне ответил Леннокс, когда в начале экспедиции я его спросил, не едем ли опять в монастырь: и да, и нет.

Я могу подвезти вас еще поближе, господин. А после уже ничего не смогу для вас сделать.

Мы медленно трогаемся и едем, огибая костры. Когда проезжаем мимо двух выпачканных в грязи фигур, одна из них наносит глухой удар в боковую дверцу. От костров доносится пение.

Если позволите, господин, не заходите внутрь.

Что?

Я должен вас туда доставить, господин, я не могу иначе, за прошедшие дни я несколько раз пытался изменить маршрут, но у меня не получилось. Я должен доставить вас сюда, не могу взять вас с собой назад, но могу хотя бы попросить не заходить внутрь. Сделайте это бессюжетным триллером. Или примкните к паломникам, отправляйтесь с ними к следующему монастырю – кто знает, вдруг из этого выйдет что-то хорошее? – а песенки вы уже знаете.

Почему мне не стоит заходить внутрь?

Я знаю, что они задумали.

Ты прямо все знаешь, да?

Я прочитал планшет господина Леннокса, когда он меня программировал. Еще раз повторяю: я знаю, что они задумали, господин, и вам расскажу, ведь я за эти дни очень к вам привязался.

Он начинает рассказывать, и, слушая его, я смотрю на движущиеся тени между костров. Не вполне понятно, дерутся они или танцуют.

6. День седьмой

Глава 1

Он пожимает мне руку. Это торжественный и неловкий момент. После того как он рассказал мне, что знает о планах Йохана, из кресла, на котором я сидел и лежал эти два дня, выросла рука. Я знаю, где побывала эта рука, но все равно ее пожимаю. Он еще раз заклинает не входить внутрь, но что мне остается? Назад-то он меня все равно не отвезет? Нет, он должен высадить меня здесь. Так что я беру сумку и выхожу в дождь. Как только грязь присасывается к моим ботинкам, дверца захлопывается, после чего автомобиль разворачивается и нереально быстро уезжает, словно я был тяжеленной обузой, страшно тормозившей скорость. Он скрывается в направлении горящих горных хребтов, я смотрю ему вслед, пока он не становится неразличим среди низко висящих лоскутов дыма. Теперь ему предстоит весь путь обратно, я представляю, как он на дикой скорости заезжает в горы, вверх по покрытым грязью дорогам, быстро и с заносами, дождь все так же падает на землю, подобно шуршащим занавесям, он не видит идущих навстречу паломников и опрокидывает их, как кегли, не снижая скорости, даже не замечая этого, потому что все время глотает слезы. Я оборачиваюсь и по ступенькам поднимаюсь к воротам.

Из-за спины доносится нарастающий гвалт. Кое-кто из паломников обнаружил, что я хочу попасть внутрь, и идет ко мне сквозь брызги и плеск. Не закрывайте! – кричат они. Не закрывайте! Дверь действительно не заперта и медленно отходит в сторону. Они почти меня догнали, я быстро прошмыгиваю внутрь, через порог, две фигуры в белых одеяниях проскальзывают мимо меня на улицу, это крупные мощные мужики, они принимают стойки, словно герои старых боевиков, и укладывают паломников из первых рядов на землю, или, точнее, втаптывают их в грязь. Остальные смываются, некоторые и впрямь показывают кулак, как персонажи второго плана в какой-нибудь киноэпопее пятидесятых годов.

Те два монаха закрывают дверь и успокаивающе кивают, словно этот короткий эпизод относится к их ежедневным обязанностям и со мной никак не связан. Издали доносится знакомый звук.

БЗЗТ. БЗЗЗЗТ. БЗЗЗТ. БЗЗЗЗЗЗТ.

Йохан еще больше растолстел. На нем белая футболка и белые штаны с одной брючиной, слои жира свешиваются наружу за пределы инвалидного кресла, как будто его тело состоит из полусдувшихся кругов для плавания. Его длинные волосы и борода белые, с редкими вкраплениями серого.

Слишком много развелось паломников, говорит он, не могу я их всех принять. Такое впечатление, что теперь по этим паломническим маршрутам ходят вообще все.

У людей слишком много свободного времени, бросаю я и думаю: вот и я теперь звучу в точности как моя мать, она тоже любила поговорить о «людях». Людям слишком хорошо живется. Люди забыли, что на самом деле важно. Люди обращают внимание на то, в каком виде ходят мои дети. Эту последнюю фразу она не произносила, но обращать внимание на то, в каком виде ходят ее дети, было, несомненно, одним из главных занятий «людей».

Да уж, рассеянно соглашается Йохан, базовый доход – это тебе не хухры-мухры, а потом он смотрит мне