Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

–нет, не к вам, от таких глупостей я давно себя отучил, если конечно, – он коротко хохотнул – предположить, что они у меня когда-то имелись, я испытал жалость по поводу того, что вы не с нами. Ну в смысле, не состоите в наших дружных рядах. Ну ладно, наша беседа несколько затянулась. Вам надо отдыхать.

С этими словами он посмотрел на белобрысого и коротко кивнул. Затем он вернулся за свой столик и посмотрев на официантку не оправданно-громко крикнул.

– Ну что там, скоро нам горячее принесут!?

Я почувствовал, как сильные руки схватили меня за плечи и поставили на ноги.

– Иди вперёд – услышал я голос, который принадлежал белобрысому.

Когда мы вышли на улицу, мой провожатый остановился чтобы закурить. Пока он возился с сигаретами и зажигалкой мой взгляд, был устремлён в одну точку. Ею был сидевший возле урны на другой стороне дороги бездомный облезлый кот. Когда кот скрылся за углом мой взгляд скользнул по стенам домов, а после в чудовищной быстроте зрительного взлёта достиг далёких звёзд, мерцающих в ледяной благодати космоса.

Не знаю почему. Потому ли, что вид этого кота напомнил мне, что инициативы зла на этой земле отнюдь не исчерпываются не только мной, но и вообще людским родом. Толи просто моё измученное тело попросило мою психику взять на себя хоть часть претерпеваемой им муки. Но звёзды, на которые я смотрел, обрели вдруг яркие короны.

Да-да, читатель, ты всё правильно понял: я, выдержавший все эти страшные мучения словно титан, теперь плакал как незаслуженно обиженный, беззащитный ребёнок.

Когда мы подошли к камере, мой провожатый толкнул дверь ногой, она открылась и свет из коридора тут же бросился на мои нары словно боясь, что ему опять не хватит места. Мой сосед безмятежно спал.

– Заходи и ни звука – сказал белобрысый отходя в сторону и пропуская меня вперёд.

Я вошёл в камеру и когда за моей спиной закрылась дверь, вновь сомкнувшийся мрак проглотил весь свет без остатка словно чудовище, только и ожидавшее момента что бы приступить к своей трапезе.

Я сразу повалился на нары и закрыл глаза. Я слышал только стук своего сердца. Мир вокруг меня словно выключили. Подвижность сохранила, должно быть, только вселенная, раскинувшаяся над этим проклятым городом. Когда я нашёл в себе силы открыть не пострадавший глаз, мир вокруг до этого состоявший из глухой тишины и мрака стал по не многу приобретать реальные формы и очертания. Проблески сознания были столь малы, что я даже не пытался ухватиться за один из них. И всё-таки я был жив.

Осознав это, я, призрев страшную боль, испытал облегчение, как человек, стоявший у могилы, в которую только что опустили приготовленный для него гроб. В моих глазах то и дело вспыхивали яркие огоньки подобно огням святого Сельма, которые я видел в детстве по телевизору.

Меня вдруг посетила одна мысль, которая тут же завладела всем моим сознанием, без остатка. Я вдруг вспомнил, что у двери моей камеры нет замка. Конечно, отсутствие замка могло хоть как-то извиняться наличием большого количества охранников, хотя о таком мне прежде не доводилось слышать, но мало ли о чём мне не доводилось слышать.

Но самое смешное заключалось в том, что никакой охраны не было видно ни, когда меня водили на допрос ни, когда я возвращался назад. Я мысленно восстановил весь свой путь по коридорам тюрьмы. Мы прошли довольно долинным коридором мимо десятков камер и ни одного охранника. Если не считать постового у самых ворот тюрьмы, да и тот скорее не охранял, а присутствовал. И к тому же, когда мы приблизились к воротам, он крепко спал.

Я открыл глаза и повернулся на бок. Камера была наполнена лунным серебром. Решётка на окне сплела с помощью света и тени причудливый узор на бетонном полу. До моего слуха доносилось мерное посапывание Сиваш-Обраткина. Глядя на его спину, я вдруг почувствовал к нему честную и пронзительную злость.

Ведь знал же старик, с самого начала знал про дверь,-думал я сжимая кулаки,– так почему скрывал? А ведь я и не спрашивал. Нет. Почему? Да потому, что мне и в голову не могло прийти, что дверь в тюремную камеру может быть открытой. Так, стоп, это объяснение никуда не годится, ну ладно, я не знал, но старик то не мог не знать. Его то что удерживало от побега? С одной стороны, он ничем не был мне лично обязан, чтобы стараться мне на благо. С другой стороны, если он хотел причинить мне вред, то и для этого времени было у него было предостаточно, а на дурака он никак не походил.

Что-то здесь не вязалось. Ответов было куда меньше чем вопросов, и ответить на них мог только один человек, а он сейчас мирно спал. Я решил не торопить события. Улёгшись на спину я устремил взгляд во мрак царящий над моей койкой. И тут до моего слуха донёсся сомнамбулически-мерный голос:

Мой путь пролегает опять сквозь толщу холодного мрака

С асфальтовой серой рекой на запад в бездонную тьму

Лишь ветру осталось играть ветвями как сотнями флагов

Над армией старых домов ведущих с веками войну

Иду мимо луж и дворов, узоров чугунной ограды

Высоких прямых тополей искрящихся в каплях дождя

И легкий белесый покров – туман над сырой автострадой

И шепчут мне холод и боль – « Иди, мы догоним тебя» -

И крики усталых ворон на веки меня провожают

И стоны тугих проводов и окон желтеющий взгляд

Разбит моих дней легион, я с грустью в душе покидаю

Мой город – седой бастион, как раненный в сердце солдат

Потом ненадолго наступила тишина в которой изредка слышались какие-то далёкие звуки. Не знаю сколько времени прошло прежде чем я понял, что эти звуки есть не что иное как стук моего сердца. Вскоре, до моего слуха снова донёсся голос

Я потерявший свет, навеки я ослеп

Средь череды бредущих в вечность длинных дней

Я плавящийся в зное силуэт,

Я тень кричащая среди глухих теней,

Я как осколок позабытых царств,

Ищу огня средь холода заснежья

Я пьяный запах диких трав, я песнь мытарств,

Я остров веры в море безнадежья,

Я взгляд в окно из сумрака ночи,

Я голос не дождавшийся ответа,

Я птица, что с ветвей