Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Признаюсь тебе, читатель, что мне несколько мешала царящая вокруг атмосфера весёлого хаоса.
Медленно. Очень медленно мир вокруг начал обретать чёткие контуры. Мне потребовалось минут десять, чтобы он пришёл в какое-то не очень устойчивое, но всё же равновесие.
– Всё нормально, Лёха – говорил я себе, водя руками по земле, словно ища что-то оброненное ранее – ты просто дыши и не останавливайся. А так с нами всё в порядке.
Кроме моего не понятным образом сохранившегося в целости сохранности имени, остальные мои мысли били разбиты на отдельные слова и междометия. Но это обстоятельство в данный момент мне казалось чем-то вроде маленького художественного бардака в углу общего положения вещей.
Вскоре мои усилия были вознаграждены Моя диафрагма включилась в борьбу и победила на этот раз смерть. Моё дыхание вскоре уже не требовало от меня больших усилий. И повернувшись на спину я устремил взгляд в украшенный богатой лепниной потолок заведения, словно пытаясь затерять в завитушках хоть немного моей боли.
Но продолжалось это не долго. Вскоре экзекуция возобновилась. Уставать тут явно не любили. Прав был старик Сиваш- Обраткин. Этот ублюдок Герман Фридрихович своё дело знал. Ох и знал.
Меня избивали методично, жестоко, и с удовольствием. Казалось, что ничто, никакой страх или осторожность не могли остановить этой слепой жестокости, этого самозабвенного ощущения вседозволенности, силы и власти. Может быть именно тогда я впервые почувствовал на своём лице холодное дыхание приближающейся смерти.
И знаешь, что, читатель, как ни странно, но перспектива оказаться так рано в её страшной парикмахерской отнюдь не напугала меня. Позови она меня сейчас за собой я воспринял бы это как счастливое избавление. Для того, кто знал эту холодную притягательность мрака и покоя, что мог значить этот биологический гиньоль, который мы называем человеческой жизнью. Жизнью, которой к тому же в любом случае рано или поздно суждено влиться в огромный океан небытия подобно тому, как и любая река, что рано или поздно вольёт свои воды в море.
Потом маятник моего восприятия устремился в противоположную сторону. Я думал о том, что если мне всё же не удастся выбраться от сюда живым, то что меня ждёт за той чертой, за которой…. Когда последние осколки моего сознания будут поглощены без остатка надвинувшимся мраком, тогда я либо нырну в смерть, исчезну окончательно, либо после долгого перерыва, похожего на обморок, я приду в сознание где-нибудь в далёком краю за рулём автомобиля, мчащегося в желтоватую знойную даль и сопровождающий меня в пути ветер снова будет поднимать ввысь тучи пыли и песка которые поднимаясь всё выше и выше растворятся, достигнув очертаний раннего месяца.
Эта мысль подарила мне ту соломинку, схватившись за которую, я и перекинул своё тело в лодку бытия. В густых зарослях дикой малины, не далеко от города, меня ждал мой Мерседес. Мне нужно во что бы то ни стало до него добраться. Приоткрыв здоровый глаз, я увидел удаляющуюся спину Шопен-Гауэра. Он возвращался за стол.
Не известно в прочем чем бы всё закончилось и пригодились бы мне всё эти умственные усилия, продолжайся моя пытка ещё хотя бы минут десять. Возможно, меня просто бы убили в тот день, если бы к столику, за которым сидела компания не подошёл высокий мужчина в дорогом костюме, придерживающий за талию ослепительно красивую блондинку, и склоняясь к уху Шопен-Гауэра что-то сказал ему.
Пока он говорил я поймал на себе презрительный взгляд его спутницы. Она рассматривала меня таким взглядом, каким рассматривают случайно раздавленное диковинное насекомое. Внимательно выслушав подошедшего Шопен-Гауэр пристально посмотрел на него. После они вместе дружно расхохотались.
В это время каждый за столом был занят своим делом. Одна из дам поправляла на лице макияж. Остальные о чём-то весело переговаривались. Лысый давно спал, положив голову на тарелку в которой до этого лежали какие-то бутерброды. Даже приведший меня на “допрос” парень был занят тем, что пытался весело о чём-то рассказывать красивой официантке, правда при этом глядя не ей в глаза, а на её полуприкрытые, или если угодно полуоткрытые крупные груди. На меня по-прежнему никто не обращал ни малейшего внимания.
– На сегодня с него хватит – сказал Шопен-Гауэр, обращаясь к белобрысому – пусть отправляется в камеру. Да, и вот ещё что. Пусть следующий допрос с ним проводят стажёры в подвале. Отвык я проводить допросы. Старею, наверное. Да и молодую поросль надо делу учить.
– До встречи, гость дорогой, – сказал он, помахав мне рукой – и кстати, на последок, доверительно сообщу вам, если эта встреча будет не со мной, можешь считать, что тебе крупно повезло. Хотя нет, пожалуй, я не прощу себе если не задам вам один вопрос. Ну а как тебе наш допрос, гость дорогой?
Я почувствовал, что несмотря на присутствие за столом дам, в данном случае можно ответить независимо от этикета, и сказал, еле шевеля распухшими губами.
– Иди в жопу.
Все сидящие за столом включая Шопен-Гауэра дружно расхохотались. Шопен-Гауэр поднялся из-за вмиг притихшего стола и направился ко мне. Я приготовился к недоброму и скорому развитию событий. Но он, подойдя ко мне присел на корточки и подняв мой подбородок заглянул мне в глаза.
– Вы хотели пошутить, Алексей Иванович? – сказал он спокойным и как мне показалось даже усталым голосом – Я вас искренне понимаю. В конце концов, я тоже только человек и ничто человеческое мне не чуждо. Я ценю хорошие шутки. Скажу больше, тот день, когда я не смогу по достоинству оценить хорошую шутку только по тому, что она направленна в мой адрес, я сочту первым днём своей старости. Одним словом, я не сержусь на вас. Не сердитесь на меня, и вы, Алексей Иванович, сегодня я хотел вам продемонстрировать как у нас проходят допросы с теми, кто, что называется “не виновен.” По тому и допрос проводился, что называется «в неофициальной обстановке». Как говорится, “без галстуков”. Ну в самом деле, неужели вы предпочли бы, предоставь мы вам выбор, глухой подвал и мешок на голове? В прочем вам до этого совсем не далеко. Вот в следующий раз и попробуете. А сегодня, и я торжественно вас с этим поздравляю, вы присутствовали, дорогой мой, при так называемом «светлом допросе», и даже некоторым образом принимали в нём активное участие. Я свидетель этому, – и он активно
