Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда мне следовало бы кроме нелепости обвинений, предъявленных мне, обратить внимание на ту почти шутливую лёгкость, с какой Шопен-Гауэр, в присутствии представителя власти, разрешил себе накропать на своей бумажке “вехи моего боевого пути”. Но от чего-то я в тот миг не подумал об этом? Моему сознанию удалось каким-то образом совладать с обуревавшим меня страхом. Я наслаждался покоем и тишиной.
«…И потом, – думал я, вытянувшись в полный рост и безнадёжно пытаясь отыскать симметрию в заведомом хаосе витиеватых кракелюров, покрывавших потолок – на сложившуюся ситуацию ведь можно смотреть под разными углами. Машину я спрятал надёжно, она была в безопасности, если конечно, не задаваться специально целью её отыскать. Еда, которой нас кормили, конечно, могла бы быть и получше, но всё-таки она есть, сосед по камере не уголовник, а хороший, умный, интеллигентный человек, о таком соседе и на свободе можно только мечтать и мечтать. Да таких соседей, если судьба и даёт, то лишь в больничной палате, вагоне поезда и тюремной камере!»
Да, скажешь, возможно ты, читатель, но как ни крути, ты находишься в камере. Какой бы она ни была, но это камера. Самое смешное, что совсем недавно я и сам бы так сказал. Случись кому-нибудь разложить передо мной выше приведённый мною прейскурант. Но сейчас я думал иначе.
«Ну и что, что моим обиталищем на какое-то время стала эта камера? – Думал я – Помнится, совсем недавно передо мною вообще маячила перспектива стать бомжем и спать на скамеечке в парке. Да, я вынужден смотреть на небо сквозь зарешёченное окно. Но если убрать лирику за скобки и отбросить с ситуации покрывало драматизма, что особенного в таком положении? Разве мало людей в моём родном городе живут за стальными дверьми в квартирах с зарешёченными окнами? Да, если присмотреться по лучше, то у меня, пожалуй, по отношению к ним ещё найдутся и преимущества. Например, за свою камеру я не должен ничего платить. Между тем как квартплата, если не у большинства моих сограждан, то у многих, в общем то, уже не так далека по размерам от их зарплаты. Да, к воротам тюрьмы, в которой находится моя камера, приставлен охранник, Хм… с винтовкой. Ну и что? А много ли найдётся в Москве домов и дворов каждый метр которых не просматривался бы камерами видеонаблюдения? Да и пресловутые старушки сидящие день на пролёт у подъездов и видящие всё кроме того кто умудрился под их неусыпными очами и не утёртыми носами по среди дня слить из бака автомобиля бензин, никуда не делись. И потом, разве одним из первых, чем позволяет себе обзавестись любой из моих сограждан, добившийся ощутимого материального успеха, это не личный охранник? На винтовке я конечно в данном примере не настаиваю, но всё же. Да, в этой самой камере мне предстоит провести неизвестно сколько времени. Но разве молодая семья, взявшая в ипотеку квартиру на лет эдак тридцать или сорок тем самым не приковывает себя к одному месту на пожизненный срок? Причём срок отягощённый тем фактом, что им о их сроке всякий раз напоминают, случись им не на долго отвлечься и ощутить себя свободными людьми. Нет, что ни говори, а в моём положении, если подойти к нему с фантазией, и впрямь обнаруживались не разведанные пласты, аппетитно улыбающиеся возможными выгодами.»
Короче говоря, размышляя таким образом я если и не справился окончательно со своим страхом, то уж во всяком случае можно было с уверенностью утверждать, что мой страх получив свой маленький уголок в моей душе до поры до времени согласился довольствоваться им.
И когда я уже готов был поставить свою подпись под договором, протянутым мне когтистой рукой, опалённой в пламени ада, и тем самым признать, что мне скорее следует благодарить судьбу за свой удел, а не роптать на неё, в этот момент словно невидимый бич просвистев беззвучно в космической пустоте огрел моё сознание.
«Господи, – подумал я – помилуй меня, что же это я несу! Ну, скажите, люди добрые, что я несу!? Я – ещё совсем недавно совершенно свободный человек, с отвращением взиравший на те примеры униженности одних людей перед другими, которые представила мне во всей красе жизнь, теперь, оказавшись в тюремной камере, пытаюсь сам найти приятное в этом положении! И ведь мать–перемать, нахожу же это проклятое приятное! Господи, стыд-то какой! Что-же это со мной произошло всего за несколько часов, что я нахожусь здесь!? – Спросил я про себя и тут же сам себе ответил – ПРИСПОСОБИЛСЯ.
После я предался размышлениям. Прав старик Сиваш-Обраткин. Приспосабливаемость – это одно из самых вредных качеств присущих людям. Она затягивает нас подобно камню, прикованному к ноге в болото отсталости и прозябания. Э то качество, которое у нас принято причислять к прекрасным феноменам непостигаемой русской души и непобедимого русского характера, но которое вместе с тем заставляет нас придумывать какие-то ужасные вездеходы на непостижимых колёсах, чтобы на них возить продукты и лекарства в забытые и богом, и властью, населённые пункты, вместо того чтобы потребовать от властей проложить нормальную человеческую дорогу. Это приспосабливаемость заставляет родителей выходить во время своего короткого отпуска на ремонт школы, в которой учится их чадо вместо того, чтобы потребовать этого от тех кому положено этим заниматься. Это приспосабливаемость заставляет нас прибегать к услугам разного рода шарлатанов вместо того, чтобы лечь в больницу, прибегнуть к услугам компетентных докторов. Да мало ли к чему мы приспособились!?
В то время как те, кому положено это делать по закону, формировали рядом с нами совсем иной мир. Мир, который никаким образом уже не соприкасается с нашими чаяниями и нуждами. Мир, в котором они требуют, чтобы им за наши деньги подавали всё лучшее, и если оплачен номер
