Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

допрос наверняка будет проводится в кабинете, а такие кабинеты, я слышал, оборудованы в последнее время видеокамерами. Нет не годится. В конце концов агронома Вавилова следователь забил графином до смерти тоже в кабинете, при этом в уголовно-процессуальном кодексе, которым он должен был по идее руководствоваться проводя допрос, на сколько мне известно, тоже ни слово не было про пытки. Кстати если мне не изменяет память, то пытки были запрещены даже уставами SS и гестапо. Но уж конечно, наверняка допрос будет проводиться с соблюдением протокола. В любом случае допрос – это официальная процедура, которая протекает, ну ладно, должна протекать, по правилам, а та чушь, которая была сооружена при мне на коленке, просто смехотворна…»

Правда мне следовало бы кроме нелепости обвинений, предъявленных мне, обратить внимание на ту почти шутливую лёгкость, с какой Шопен-Гауэр, в присутствии представителя власти, разрешил себе накропать на своей бумажке “вехи моего боевого пути”. Но от чего-то я в тот миг не подумал об этом? Моему сознанию удалось каким-то образом совладать с обуревавшим меня страхом. Я наслаждался покоем и тишиной.

«…И потом, – думал я, вытянувшись в полный рост и безнадёжно пытаясь отыскать симметрию в заведомом хаосе витиеватых кракелюров, покрывавших потолок – на сложившуюся ситуацию ведь можно смотреть под разными углами. Машину я спрятал надёжно, она была в безопасности, если конечно, не задаваться специально целью её отыскать. Еда, которой нас кормили, конечно, могла бы быть и получше, но всё-таки она есть, сосед по камере не уголовник, а хороший, умный, интеллигентный человек, о таком соседе и на свободе можно только мечтать и мечтать. Да таких соседей, если судьба и даёт, то лишь в больничной палате, вагоне поезда и тюремной камере!»

Да, скажешь, возможно ты, читатель, но как ни крути, ты находишься в камере. Какой бы она ни была, но это камера. Самое смешное, что совсем недавно я и сам бы так сказал. Случись кому-нибудь разложить передо мной выше приведённый мною прейскурант. Но сейчас я думал иначе.

«Ну и что, что моим обиталищем на какое-то время стала эта камера? – Думал я – Помнится, совсем недавно передо мною вообще маячила перспектива стать бомжем и спать на скамеечке в парке. Да, я вынужден смотреть на небо сквозь зарешёченное окно. Но если убрать лирику за скобки и отбросить с ситуации покрывало драматизма, что особенного в таком положении? Разве мало людей в моём родном городе живут за стальными дверьми в квартирах с зарешёченными окнами? Да, если присмотреться по лучше, то у меня, пожалуй, по отношению к ним ещё найдутся и преимущества. Например, за свою камеру я не должен ничего платить. Между тем как квартплата, если не у большинства моих сограждан, то у многих, в общем то, уже не так далека по размерам от их зарплаты. Да, к воротам тюрьмы, в которой находится моя камера, приставлен охранник, Хм… с винтовкой. Ну и что? А много ли найдётся в Москве домов и дворов каждый метр которых не просматривался бы камерами видеонаблюдения? Да и пресловутые старушки сидящие день на пролёт у подъездов и видящие всё кроме того кто умудрился под их неусыпными очами и не утёртыми носами по среди дня слить из бака автомобиля бензин, никуда не делись. И потом, разве одним из первых, чем позволяет себе обзавестись любой из моих сограждан, добившийся ощутимого материального успеха, это не личный охранник? На винтовке я конечно в данном примере не настаиваю, но всё же. Да, в этой самой камере мне предстоит провести неизвестно сколько времени. Но разве молодая семья, взявшая в ипотеку квартиру на лет эдак тридцать или сорок тем самым не приковывает себя к одному месту на пожизненный срок? Причём срок отягощённый тем фактом, что им о их сроке всякий раз напоминают, случись им не на долго отвлечься и ощутить себя свободными людьми. Нет, что ни говори, а в моём положении, если подойти к нему с фантазией, и впрямь обнаруживались не разведанные пласты, аппетитно улыбающиеся возможными выгодами.»

Короче говоря, размышляя таким образом я если и не справился окончательно со своим страхом, то уж во всяком случае можно было с уверенностью утверждать, что мой страх получив свой маленький уголок в моей душе до поры до времени согласился довольствоваться им.

И когда я уже готов был поставить свою подпись под договором, протянутым мне когтистой рукой, опалённой в пламени ада, и тем самым признать, что мне скорее следует благодарить судьбу за свой удел, а не роптать на неё, в этот момент словно невидимый бич просвистев беззвучно в космической пустоте огрел моё сознание.

«Господи, – подумал я – помилуй меня, что же это я несу! Ну, скажите, люди добрые, что я несу!? Я – ещё совсем недавно совершенно свободный человек, с отвращением взиравший на те примеры униженности одних людей перед другими, которые представила мне во всей красе жизнь, теперь, оказавшись в тюремной камере, пытаюсь сам найти приятное в этом положении! И ведь мать–перемать, нахожу же это проклятое приятное! Господи, стыд-то какой! Что-же это со мной произошло всего за несколько часов, что я нахожусь здесь!? – Спросил я про себя и тут же сам себе ответил – ПРИСПОСОБИЛСЯ.

После я предался размышлениям. Прав старик Сиваш-Обраткин. Приспосабливаемость – это одно из самых вредных качеств присущих людям. Она затягивает нас подобно камню, прикованному к ноге в болото отсталости и прозябания. Э то качество, которое у нас принято причислять к прекрасным феноменам непостигаемой русской души и непобедимого русского характера, но которое вместе с тем заставляет нас придумывать какие-то ужасные вездеходы на непостижимых колёсах, чтобы на них возить продукты и лекарства в забытые и богом, и властью, населённые пункты, вместо того чтобы потребовать от властей проложить нормальную человеческую дорогу. Это приспосабливаемость заставляет родителей выходить во время своего короткого отпуска на ремонт школы, в которой учится их чадо вместо того, чтобы потребовать этого от тех кому положено этим заниматься. Это приспосабливаемость заставляет нас прибегать к услугам разного рода шарлатанов вместо того, чтобы лечь в больницу, прибегнуть к услугам компетентных докторов. Да мало ли к чему мы приспособились!?

В то время как те, кому положено это делать по закону, формировали рядом с нами совсем иной мир. Мир, который никаким образом уже не соприкасается с нашими чаяниями и нуждами. Мир, в котором они требуют, чтобы им за наши деньги подавали всё лучшее, и если оплачен номер