Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

который я бы мог вам дать на этот ваш вопрос, внесёт в наши с вами отношения излишнюю эмоциональность. Мы ведь пока не очень близко знакомы, а я ведь вам уже говорил, что очень этого не люблю. Давайте-ка лучше поговорим о чём ни будь другом. Может быть у вас есть какой-нибудь ещё вопрос, который не даёт вам покоя?

Не много подумав я сказал:

– Есть такой вопрос. Но прежде чем вам его задать, я хочу вас спросить о другом. Можно?

Он кивнул добродушно улыбнувшись.

– Скажите, Севастьян Севастьянович, какое качество в человеке вы находите самым вредным для него?

– Для него или для окружающих? – уточнил он.

– Главным образом для него самого – сказал я.

– Приспосабливаемость. – ответил старик не задумываясь.

– Вот как?

– Я вижу, – сказал он – что вас удивил мой ответ.

– Есть не много, – признался я.

– Но почему? – сказал он.

– Потому, что я интуитивно согласен с вами. Мне даже кажется, что я всегда именно так и думал, но от чего-то просто не мог до сих пор оформить это ощущение в словесную форму. Знаете, как это бывает, когда всё понимаешь, а сказать не можешь.

– Я вас понимаю, – сказал старик – но откуда у вас само это ощущение?

– Да так, – уклонился я от ответа – я бы лучше послушал вас. Не могли бы вы задержаться на этой теме?

Он посмотрел на меня долгим и внимательным взглядом, а затем произнёс:

– Скажите, Алексей Иванович, – он упорно не желал перейти на “ты” – а почему вас занимает этот вопрос?

Я решился.

– Севастьян Севастьянович, – начал я – до того, как посетить ваш город, я побывал во многих других городах. И вообще, я, так сказать, не ребёнок и живу на свете уже довольно давно. Я посетил много разных мест, судьба меня сводила с разными людьми. Одним словом, я видел разное. Хорошее и плохое. По большей части всё же плохое. Но все эти места объединяло одно. Почему-то люди, которых я там встречал, находясь часто в нестерпимых, лютых условиях вместо того, чтобы попытаться изменить хоть что-нибудь в жизни к лучшему, находили более разумным для себя притерпеться к окружающим обстоятельствам. И не просто притерпеться, – я вдруг вспомнил того несчастного Владимира, на голове которого маленький негодяй Вакитка самозабвенно колол орехи – а даже находить в этом какой-то элемент удовольствия. В чём тут тайна? Может вы мне это объясните.

– Охотно, – сказал старик – правда ответ мой может оказаться слишком длинным. Не боитесь, что наскучит слушать?

– Нет – ответил я – не боюсь, и потом, времени у нас с вами предостаточно. С удовольствием вас послушаю.

– Тогда начнём. – сказал он устраиваясь удобнее, – и начать нам с вами придётся не просто из далека, а из такого далека что на нас может сейчас повеять вечностью. Согласны?

Я кивнул.

– Мы, русские, как народ, – начал старик – в течении истории были по большей части лишены естественного поступательного развития и сопутствующих ему атрибутов. Это так. Но будучи вместе с тем народом, по своей природе смекалистым и изворотливым, мы за века научились подделывать большинство тех ощущений, из которых соткано то состояние, которое обычно не слишком взыскательный ум называет счастьем. Из тех ситуаций, в которых наш человек пребывает в настоящем ощущении счастья мне на ум приходят, уж простите мне вольность стиля, разве что смех над чужой бедой, разврат с чужой женой и удачная кража.

Его тонкое замечание заставило меня улыбнуться.

– В остальных же случаях человек вынужден либо искусственно вырабатывать нужные для ощущения счастья гормоны, либо нисходить до унизительного самовнушения, либо, и это самое страшное, не достигнув поставленной цели довольствоваться половинчатыми результатами. Ну скажем для примера, человек копил долгие годы на автомобиль, и в последний момент не сумел достичь своей цели, в силу сложившихся обстоятельств. И вот вместо того чтобы начать всё с начала, наш незадачливый покупатель автомобиля искусственно наделяет себя ощущением счастья. Каким образом спросите вы. Да он просто пропивает всё, что ему удалось скопить. А ведь сколько возможностей открывали перед ним эти деньги? Он мог бы, скажем, пустить их на приобретение чего-нибудь полезного. Или на поправку собственного здоровья, или на то, чтобы совершить путешествие, или сделать подарок кому-нибудь из близких. Да мало ли возможностей открывают перед человеком освободившаяся внезапно сумма. И вы сильно ошибаетесь, дорогой сосед, если думаете, что так обстоят дела только в материальном мире.

Давайте рассмотрим иную фракцию этой проблемы. Простому русскому парню из глубинки, вкусившему за годы армейской службы какой никакой власти над себе подобными легче пойти в милицию и угнетать ещё более маленьких людей, чем поступить в университет, закончить его, сделать карьеру, пойти в политику и получить в руки настоящую власть.

Вместо того, чтобы добиваться изменения людоедских законов мы приспосабливаемся к ним, вместо того, чтобы требовать постройки нового дома мы, подчас рискуя жизнью и на свои деньги ремонтируем дряхлую крышу собственных развалин, которые покинули уже даже грызуны и подвальные коты, предупреждённые инстинктом самосохранения. Вместо того, чтобы напрячься, ощетинится, перетерпеть, но сохранить твёрдость желания, а стало быть и твёрдость в том, чтобы настаивать и добиваться его воплощения в реальном мире, мы скатились в кустарщину и коробейщину, халтуру в материальном плане, и изворотливость, трусость, подлость в моральном.

Мы соглашаемся на тупое, а главное совершенно бессмысленное мычание, которое лишь временами прерывается бурными всплесками, называемыми полунасмешливыми затасканными словами типа “русский бунт” и “загадочная русская душа”.

Он не на долго замолчал, а я вдруг вспомнил, процессию, которую видел, когда стоял на балконе в доме Маруси. Сиваш-Обраткин продолжал.

– Поколение за поколением, подчиняясь какому-то повелительному инстинкту, приказывающему нам из глубины веков, будут продолжать тупо подчинятся ему. Мне порой это напоминает то, как уходят из жизни стаями лемминги. Знаете? – он вопросительно взглянул на меня.

Я молча кивнул. Не потому что действительно знал, как из жизни уходят лемминги, а просто мне хотелось, чтобы он поскорее вернулся к своей теме.

– И над всем этим, – сказал старик – царит какое-то страшное неизбывное томление. Мы не оставляем грядущим поколениям ничего, кроме тупого мычания, как реакции на боль и тупой покорности, как реакции на страх. И потому следующим поколениям не остаётся ничего иного кроме как проводив нас на тот свет приниматься за создание нового мифа о нас, вдохновляемые которым они продолжат свой безрадостный путь по истории. И в лучах собственноручно созданной лжи они будут греться, обманывая себя. Понимаете, дорогой сосед сделки с совестью