Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

как бы ничтожны они не казались не проходят бесследно. Дьяволова печать всегда наготове, уж простите мне столь пышный образ. Какое-то время, наше подсознание борется с ложью, но вспомнив в конце концов, свою эволюционную задачу, а она заключается в том, чтобы в любой ситуации и любой, я подчёркиваю любой ценой оттащить вверенное ему тело от пропасти, подсознание смиряется и начинает вырабатывать собственную линию отношения к ситуации. Другими словами, если сказать проще, мозг начинает воспринимать ложь как нечто полезное и интерпретировать её как что-то приятное. Вот так-то дорогой сосед. И попробуйте вы воззвать к совести проворовавшегося чиновника, если коррупция и ложь это, то, что доставляет ему удовольствие. А от удовольствия никто не откажется по своей воле и уж тем более по чужой просьбе. И в этом, заметьте мой друг, сама природа на его стороне. В конце концов смысл любой жизни в том, чтобы, во-первых, получать самому от жизни радость, и уж только во-вторых, или в седьмых, дарить эту радость посторонним. Он не на долго замолчал и опустил взгляд. Молчал и я. То, что говорил этот человек, требовало серьёзного осмысления. Но в данный момент я был благодарен ему уже хотя бы за то, что своими словами он отвлёк меня от мыслей о предстоящем допросе.

–Если вы позволите, мне использовать в беседе метафору, -произнёс старик подняв на меня взгляд,– то я бы сказал, что мы сродни режиссёрам, которые сами же сняли о себе самих фильмы по сценариям написанным по слухам, услышанным от таких же как они, и которые сами же продают на сеанс билеты своим детям. Причём продают за деньги, которые дети заработали стрижкой газонов у своих же домов. Россию, дорогой сосед, можно сравнить с коровой, которая долгие тысячелетия пасется на тучном лугу истории погружаясь копытами всё глубже и глубже в рыхлую луговую землю и отмахиваясь хвостом от жужжащих по сторонам оводов, пытающихся её разбудить. Она справедливо полагает, что оводы её не любят. И именно потому, считает она, они её и кусают, и сосут её кровь. Так-то оно может и так, но, во-первых, оводы нужны не для любви, а во-вторых оводы, в отличии от коровы, отнюдь не глупы и отлично понимают, как не неприятна им корова, но без её крови им тоже конец. Но я что-то увлёкся метафорами, извините. Надеюсь я дал вполне исчерпывающий ответ?

Я кивнул, и тихо произнёс, – более чем исчерпывающий.

После на какое-то время в камере повисла тишина, прерываемая лишь редкими звуками, доносившимися из окна. То, что говорил этот человек было самой настоящей правдой в последней инстанции. Я осознавал это с такой-же ясностью, как и то, что однажды умру, и от осознания этого мне вдруг стало не по себе.

«Неужели нет никакого выхода из этого исторического лабиринта? – думал я – нет, это было бы слишком жестоко, и к тому же расточительно с точки зрения эволюции. Ведь как ни крути, моя страна, это не много ни мало одна шестая часть суши. Ведь должна же судьба ну, если не из справедливости, то хотя бы для разнообразия, предоставить нам какой-нибудь пусть призрачный, но шанс. Допустим она нам этот шанс предоставит, но тогда с необходимостью следует другой вопрос: как этот шанс должен выглядеть? По каким признакам мы смогли бы узнать его, чтобы ухватиться и не упустить? Каким должен быть человек, которому я, будь у меня такая возможность, доверил бы этот шанс?»

Я в друг вспомнил про бухгалтера Колю, из мёртвого города с прохладным названием “Заводь”, и тихо произнёс:

– Да, это он.

И ещё я подумал о том, что хорошо бы Коле оказаться здесь, в этой камере, на пару месяцев. Когда я говорю слово “камера” в данном случае то мне бы не хотелось читатель чтобы в твоём сознании встал ассоциативный ряд связанный с этим местом. На месте камеры могло бы быть железнодорожное купе или больничная палата. Одним словом, любое из мест, где люди доверяют другим сокровенные мысли и чаяния. Чтобы Коля мог побеседовать с этим стариком. Ведь если ему, с его отношением к порученному делу, прибавить ещё и понимание жизни, как у этого старика, какие бы моя страна-корова могла бы давать удои! А если собрать по всей Роcсии-матушке всех таких “Коль” а? Всех этих чудаков, приносящих на работу из дома свои собственные инструменты и латающие лопнувшие в подвалах водопроводные трубы в не рабочее время, получающие за это в награду от начальства только что-нибудь вроде “Мы без тебя, Кузьмич, как без рук” и очередную задержку зарплаты. В то время как само начальство ездит на чёрных “Волгах” и если и позволяет себе задержку, то разве что с утра, на работу. Сколько их интересно наберётся, а? Сто? Тысяча? Миллион? Но пока что Коля, как, впрочем, и остальные “Коли”, навсегда прикованы к своим мёртвым городам, наполненным тупым молчанием.

Время меж тем приближалось к полудню и в камере становилось час от часу всё душнее. Толи в связи с этим, толи ещё почему, но вскоре я вновь ощутил безбрежную приятную томливость. И я вдруг испытал непреодолимое желание прилечь.

– Да-да, Алексей, конечно прилягте, я постараюсь вам не мешать – сказал Сиваш-Обраткин, когда я спросил у него не покажется ли ему невежливостью, если я сейчас не на долго прилягу.

Я лёг на спину, и устремил свой взгляд в засиженный мухами, плохо побеленный потолок. Мысли потекли медленно, словно большая ленивая река. Которая всё уже успела и теперь текла в одной ей известные пределы умирать. Мой мозг видимо оценив обстановку, дал всем органам моего организма приказ расслабится и приготовиться к длительному отдыху, подобно тому как офицер, тщательно выбрав место для бивуака, даёт своему отряду приказ разбить лагерь. Пожалуй, единственным обстоятельством, рождавшим лёгкую рябь на гладких водах моей души, оставался предстоящий допрос. Во всём же остальном моё положение было не из худших. Да и с допросом, если вдуматься, не всё так страшно. Во всяком случае моё будущее прояснится. И если отбросить перспективу предстоящего допроса, – размышлял я – В сущности, чего я боюсь? Того, что этот, как его, Шопен-Гауэр, получит меня в своё распоряжение и меня ожидает очень насыщенная в плане телесных ощущений программа? ну что со мной произошло такого уж страшного? Ну пара ударов несколько неловких движений и грубых слов. Ну и что? В конце концов он не официант, а я не посетитель дорогого ресторана. И потом,