Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Коммюнике все-таки появилось, но в иной редакции, поскольку проект Риббентропа в Москве сочли слишком откровенным. Новый текст Сталин написал собственноручно 17 сентября. Рейхсминистр немедленно согласился, и вечером 18 сентября оно было передано по радио, а на следующее утро появилось в газетах: «Во избежание всякого рода необоснованных слухов насчет задач советских и германских войск, действующих в Польше, правительство СССР и правительство Германии заявляют, что действия этих войск не преследуют какой-либо цели, идущей вразрез интересов Германии или Советского Союза и противоречащей духу и букве пакта о ненападении, заключенного между Германией и СССР. Задача этих войск, наоборот, состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования»{12}.

В разговоре с Шуленбургом 18 сентября Сталин выразил сомнение в том, что вермахт остановится на согласованной демаркационной линии, а не пойдет дальше. Основания для беспокойства имелись, поскольку военные, вплоть до начальника Генерального штаба сухопутных войск генерала Франца Гальдера, были недовольны тем, что Гитлер заранее не проинформировал их об участии Красной армии и о новой границе, которую они сочли невыгодной для Германии. Встревоженный посол попросил уполномочить его сделать заявление о том, что Берлин гарантирует соблюдение августовских договоренностей. Риббентроп сразу же дал добро и на это{13}.

Следующее коммюнике от 23 сентября переходило к конкретике, точнее, к географии: «Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями, которая проходит по реке Писса до ее впадения в реку Нарев, далее по реке Нарев до ее впадения в реку Буг, далее по реке Буг до ее впадения в реку Висла, далее по реке Висла до впадения в нее реки Сан и дальше по реке Сан до ее истоков»{14}.

Прошел ровно месяц (совпадение?), и 2-я статья секретного дополнительного протокола к пакту о ненападении перестала быть тайной. Предусматривавшиеся ею «территориальные и политические преобразования в областях, принадлежащих Польскому государству» свершились, как это и задумывали высокие договаривающиеся стороны.

Двадцатого сентября в Сопоте Риббентроп принял японского генерала Тэраути Хисаси, прибывшего в Германию в качестве официального представителя на так и не состоявшийся партийный съезд и решившего задержаться для изучения ситуации. Двумя днями ранее в Берлине Осима пришел с поздравлениями к Вайцзеккеру, а заодно вручил ему протест от 26 августа по поводу пакта Молотова — Риббентропа, который статс-секретарь тогда посоветовал ему спрятать до лучших времен. Рейхсминистр подтвердил приверженность Германии дружбе с Японией и заинтересованность в ее успехах в Азии, но посоветовал Тэраути убедить свое правительство в необходимости скорейшей нормализации отношений с СССР. Примерно то же самое он говорил Осима еще 9 сентября{15}. Когда в октябре посол вернулся в Токио, Риббентроп искренне жалел об этом — особенно после общения с его преемником Курусу Сабуро — сладкоречивым либералом, специализировавшимся на вопросах внешней торговли и женатым на американке{16}.

Кампания Красной армии завершилась быстро и с минимальными потерями. Раздел Польши стал свершившимся фактом. Новую границу надлежало закрепить официально, поэтому необходимость переговоров на высшем уровне стала очевидной. Сталин и Молотов заявили, что покинуть страну не могут, и Риббентроп снова собрался в дорогу, наделенный максимальными полномочиями. 23 сентября он известил об этом Шуленбурга и попросил согласовать время визита{17}. Вылет делегации был назначен на утро 27 сентября, причем участников оповестили об этом всего лишь за сутки.

Вайцзеккер составил меморандум «Предстоящие переговоры в Москве»:

«I. Война с Польшей окончена; на Западе германские планы наступления еще не готовы; поэтому внешняя политика снова выступает на первый план.

Наши политические интересы подразумевают:

(а) Максимально сократить театр военных действий.

(б) Усилить стремление к миру у противника и среди нейтралов. У противника нет конкретных идей насчет мира. Мы, однако, обладаем завоеванными территориями и можем объявить наши военные цели. В частности, мы должны дать французам пищу для размышлений путем реальных надежд на мир и поощрять процесс их отделения от англичан.

II. В Москве, по моему мнению, надо сказать о двух вещах:

(а) Россия не должна нарушать мир на Балканах и не предпринимать никаких действий в Бессарабии, пока Великобритания не предпримет на Балканах вооруженного вмешательства.

(б) С целью помочь партии мира во Франции, мы намерены представить на обсуждение следующую программу:

По существу Германия требует границ 1914 года. Затем, будущее „остаточной Польши“[58] зависит от готовности западных держав прийти к соглашению. Если русские проявят упрямство в отношении „остаточной Польши“ по обе стороны нынешней демаркационной линии, мы вольны распоряжаться нашей территорией и можем принять свое собственное решение.

(в) Особые темы для переговоров:

1. Обмен населением между районами к западу и востоку от линии рек [то есть будущей границы. — В. М.], особенно эвакуация фольксдойче с русской территории на германскую.

2. Обеспечение безопасности фольксдойче в районах, которые в дальнейшем могут быть заняты русскими.

3. Четкое размежевание по линии рек (например, по середине основных судоходных путей и мостов) и проведение демаркационной линии от верховий реки Сан до Ужокского перевала (у реки Сан несколько истоков).

4. Доступность железнодорожной линии от Черновиц до Львова для наших перевозок из Румынии.

5. Подготовка широкомасштабных германско-русских торговых переговоров»{18}.

Рейхсминистру меморандум пригодился как перечень актуальных вопросов, о которых надо помнить, хотя он надеялся на более широкий, стратегический разговор, на новый шаг к союзу, о чем Вайцзеккер не знал. Риббентроп старался поменьше говорить об этом, поскольку не был уверен в одобрении Гитлера: в случае успеха фюреру преподносился новый дипломатический триумф, в случае провала можно сделать вид, что это был всего лишь обмен мнениями на общие темы.

Московские переговоры 27–28 сентября пошли по сценарию из меморандума. Долгое время о их ходе и содержании оставалось судить лишь по результатам и по отдельным документам, поскольку протоколы не были известны. Советских записей, видимо, не существует в природе, а подробные германские записи, сделанные Хильгером, почему-то оказались не в архиве МИДа, а в личных бумагах Шуленбурга, где их в конце 1980-х годов обнаружила немецкий историк Ингеборг Фляйшхауэр[59],{19}. Общую обстановку визита, когда Риббентроп пил за здоровье сидевшего неподалеку Лазаря Кагановича[60] (жаль, что Гитлер, Геббельс и Розенберг при этом не присутствовали!), хорошо воссоздает статья его помощника Хенке «С имперским министром иностранных дел в Москве»{20}.

К половине девятого утра 27 сентября свита рейхсминистра собралась в аэропорту Темпельхоф. Риббентроп приехал в девять, и уже через несколько минут спецсамолет FW.200A-0 «Гренцмарк», знакомый