Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

Заключительная фаза переговоров началась в час ночи 29 сентября. Хенке запомнилось, как Риббентроп говорил с Гитлером по телефону, стоявшему на столе Молотова (какой кадр для кинофильма!). В пять утра были подписаны Договор о дружбе и границе, секретные протоколы и письма. Карты с проведенной от руки линией новой границы были утверждены Сталиным и Риббентропом еще до ужина. Именно они так взбудоражили общественность Советского Союза в 1989 году. Только молва обычно относила их к Пакту о ненападении, заключенному месяцем раньше, когда Польша еще не распалась, хотя, по словам замнаркома иностранных дел Потемкина, и готовилась к этому…

Основной текст договора гласил:

«Правительство СССР и Германское Правительство после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории и обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующее их национальным особенностям. С этой целью они пришли к соглашению в следующем:

Статья 1. Правительство СССР и Германское Правительство устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе.

Статья 2. Обе стороны признают установленную в статье 1 границу обоюдных государственных интересов окончательной и устраняют всякое вмешательство третьих держав в это решение.

Статья 3. Необходимое государственное переустройство на территории западнее указанной в статье линии производит Германское Правительство, на территории восточнее этой линии — Правительство СССР.

Статья 4. Правительство СССР и Германское Правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами.

Статья 5. Этот договор подлежит ратификации. Обмен ратификационными грамотами должен произойти возможно скорее в Берлине. Договор вступает в силу с момента его подписания».

К договору прилагались конфиденциальный протокол о взаимном обеспечении эмиграции фольксдойче из советской зоны и украинцев и белорусов из германской зоны и два секретных протокола. Первый исправлял секретный дополнительный протокол к Пакту о ненападении: обмен Литвы на Люблинское и часть Варшавского воеводств. Второй гласил: «Обе Стороны не будут допускать на своих территориях никакой польской агитации, затрагивающей территорию другой стороны. Они будут подавлять на своих территориях все источники подобной агитации и информировать друг друга о мерах, предпринимаемых с этой целью».

Заключение пакта сопровождалось декларацией за подписями Молотова и Риббентропа, которая звучала многозначительно и даже угрожающе (за основу был принят немецкий проект): «После того как Германское Правительство и Правительство СССР подписанным сегодня договором окончательно урегулировали вопросы, возникшие в результате распада Польского государства, и тем самым создали прочный фундамент для длительного мира в Восточной Европе, они в обоюдном согласии выражают мнение, что ликвидация настоящей войны между Германией с одной стороны и Англией и Францией с другой стороны отвечала бы интересам всех народов. Поэтому оба Правительства направят свои общие усилия, в случае нужды в согласии с другими дружественными державами, чтобы возможно скорее достигнуть этой цели. Если, однако, эти усилия обоих Правительств останутся безуспешными, то таким образом будет установлен факт, что Англия и Франция несут ответственность за продолжение войны, причем в случае продолжения войны Правительства Германии и СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах»{27}.

«Остальное время было использовано г-ном министром и Сталиным для обмена мыслями по политическим вопросам». Риббентроп желал сделать в заявлении какой-нибудь реверанс в сторону Токио, поскольку «определенные, преимущественно военные, круги в Японии хотели бы компромисса с Советским Союзом [после поражения на Халхин-Голе! — В. М.]», но «в этом они наталкиваются на сопротивление со стороны определенных придворных, экономических и политических кругов и нуждаются в поддержке с нашей стороны в их устремлениях». Сталин предложение отверг, сославшись на то, что Токио доброй воли никак не проявил, а «каждый шаг Советского Союза в этом направлении истолковывается как признак слабости и попрошайничества». Попросив Риббентропа не обижаться, советский вождь заметил, что знает азиатов лучше, чем его собеседник: «У этих людей особая ментальность, и на них можно действовать только силой». Когда разговор зашел о Европе, Сталин выразился жестко и резко, что видно даже в дипломатичной записи Хильгера: «Советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися государствами, как Англия, Америка и Франция. Чемберлен — болван, а Даладье — еще больший болван».

На прощание Риббентроп предложил использовать обмен ратификационными грамотами для приезда Молотова в Германию и подумать о возможной встрече двух вождей. «После несколько скептического ответа Молотова по поводу поездки в Берлин Сталин сказал, что там, где желание, там будет и возможность. Встречу между ним и фюрером он назвал желательной и возможной в том случае, „если живы будем“». Живы они были после этого еще не один год, но так и не встретились.

В 12.40 Риббентроп вылетел в Берлин, сделав перед отъездом заявление для печати: «Мое пребывание в Москве опять было кратким, к сожалению, слишком кратким. В следующий раз я надеюсь пробыть здесь больше. Тем не менее мы хорошо использовали эти два дня. Было выяснено следующее:

1. Германско-советская дружба теперь установлена окончательно.

2. Обе стороны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточноевропейские вопросы.

3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную войну против Германии.

4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это».

В дополнение к этому сообщению, распространенному ТАСС и DNB, Вайцзеккер разослал германским миссиям циркуляр: «Германско-русские соглашения на постоянной основе урегулировали отношения между двумя странами в духе решительного восстановления их исторической дружбы. Идеологии двух стран остаются неизменными и ни в коей мере не затрагиваются данными соглашениями». «Территориальное размежевание государственных интересов, — говорилось далее, — …раз и навсегда устраняет любые будущие разногласия между Германией и Советским Союзом в отношении Польши»{28}.

Тогда в это верилось. По крайней мере хотелось верить… Однако под публичной эйфорией, умело организуемой в соответствии с новой генеральной линией, скрывались противоречия, иногда мелкие, иногда значительные. Риббентроп, полагает С. Дембски, «наверняка отдавал себе отчет в том, что его второй визит в Москву не мог способствовать росту доверия нацистского руководства [особенно Геринга, Геббельса и Розенберга. — В. М.] к проводимой им политике в отношении России. Ему также не удалось уговорить Сталина подключиться к концепции „континентального блока“ [впрочем, уговоры были робкие. — В. М.]. Тем не менее Риббентроп должен был представить результаты своей поездки в самом лучшем свете и объявить во всеуслышание о своем полном успехе»{29}.

Пятнадцатого