Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

может пасть только под напором прославленного полководца, коим является коронный гетман. Сигизмунд очень переживал из-за неудачи под Смоленском. Ни один из многочисленных штурмов не принес долгожданной победы. Настроение участников осады оставляло желать лучшего. Солдаты выказывали недовольство, знать спивалась. Все чаще велись разговоры о скором, позорном для чести короля Сигизмунда, снятии осады. Когда кто-то из братьев Потоцких, желая утешить Сигизмунда, сказал, что даже Степан Баторий снял осаду под Псковом, то на некоторое время стал для короля врагом злейшим, чем неприятель московский. В таком утешении Сигизмунд не нуждался, оно было равносильно позору. Поэтому он внял совету Льва Сапеги насчет нового командующего осадой города. Король поддался на уловки канцлера и вызвал гетмана к себе. А в Москве остался Александр Гонсевский. Он и другие ставленники канцлера верховодили в боярской думе [71, с. 413].

О том, как распределялись должности в это время в Москве, рассказывали позднее сами московиты при встрече с Александром Гонсевским. Они вспоминали «славные» времена: «А кто даст Льву Сапеге пару соболей, тот — дьяк, а кто — сорок, тот — боярин да окольничий» [124, с. 41].

Зная о том, какую роль играет Сапега во всей восточной политике Речи Посполитой, московские бояре, купечество и служивые люди как могли старались выслужиться перед ним, кляузничая друг на друга [52, с. 58].

Тем не менее в схватке за нового монарха Московии Сапега вышел победителем. Собор, объявивший царем Владислава, был лишен королевского давления.

Следующим шагом Гонсевского стала нейтрализация всех сколь-нибудь влиятельных и родовитых, а потому смертельно опасных для новой власти нобилей Московии. К смоленскому лагерю Сигизмунда было направлено большое боярское посольство, чтобы согласно свершившейся номинации просить Сигизмунда отпустить сына царствовать в Москву. В состав посольства были включены все возможные претенденты на царский трон. Возглавлял его Василий Голицын, активнейший член правительства Московии, известного под названием «семибоярщина».

Под Смоленском всех их задержали. Вот здесь и вел с ними переговоры Лев Сапега. В то же время он убеждал Сигизмунда поскорее отпустить Владислава в Москву. В этом канцлер видел осуществление давнего плана о государственной унии Варшавы, Вильно и Москвы [14, с. 108]. Но Сигизмунд заупрямился. По приказу короля условия договора с московскими представителями были пересмотрены, однако московские послы на уступки не пошли и отказались убедить воеводу Шеина, который защищал Смоленск, капитулировать. 12 марта 1611 года Лев Сапега объявил московским послам, что все они арестованы и что их отправляют в Речь Посполитую до конца войны [14, с. 108]. Отца и соправителя будущего царя Михаила Романова, Филарета, Лев Сапега держал в заточении у себя, в славном городе Слониме.

Наконец, 3 июня 1611 года Смоленск пал. После взятия этой крепости, Лев Сапега вместе с королем Сигизмундом вернулся в Вильно и начал готовить созыв сейма, на котором планировалось окончательно решить вопросы присоединения Смоленской и Северской земель к Речи Посполитой. При этом Сапега призывал вернуть в состав ВКЛ Смоленщину, а Северские земли присоединить к Королевству Польскому. Предлагался разумный компромисс. Но на сейме намерения литовского канцлера встретили сопротивление. Паны поляки, прежде всех коронный гетман Жолкевский, не собирались передавать что-либо в пользу ВКЛ. Об этом весьма подробно и, надо сказать, с определенной долей иронии писал в своих мемуарах подканцлер ВКЛ Альбрехт Станислав Радзивилл [50]. Королевская власть сильно постаралась выставить все именно в таком свете.

Как пишут исследователи, необычное зрелище представляла собой Варшава утром 29 октября 1611 года. На всем пути от городской заставы до королевского дворца наблюдались огромные скопления посполитого люда. Народу собралось так много, как никогда еще не было в столице Королевства Польского. Взад и вперед ловко бегали гонцы, высвобождая путь для вельмож, которые спешили на назначенное в этот день первое в своем роде торжественное заседание сейма [97, с. 1].

Люди пришли посмотреть на триумфальный въезд в столицу гетмана Станислава Жолкевского. На собрании подканцлер коронный Феликс Крыйский вот так живописал победу Жолкевского: «И ранее польские солдаты достигали значительных побед, приходилось видеть у ног короля штандарты побежденных народов, но плененного царя приходится полякам видеть впервые». Все это оратор ставил в заслугу «уму гетмана, доблести польской армии и счастью короля» [97, с. 8].

О роли Сапеги на сейме не сказали ни слова. Но его это нисколько не задело. Мысли ясновельможного были заняты женой Елизаветой Радзивилл. Она умерла всего несколько дней назад. Пятидесятичетырехлетний канцлер ВКЛ остался вдовцом во второй раз. Больше он никогда не женился.

Глава 6.5. Восточный поход 1617–1618 годов, или Лис в шкуре льва

В ноябре 1614 года от имени литовского правительства была направлена грамота московским боярам с предложением заключить мир между Московией и Речью Посполитой. В своем послании Лев Сапега упрекал московских бояр в измене Владиславу и в том, что они сначала надеялись на покровительство императора священной римской империи, но затем отказались от его посредничества, продолжают войну и держат военнопленных в тяжелых условиях.

Имя избранного царем в Москве Михаила Романова в этом письме вообще не упоминалось. На этом основании бояре сначала отказывались принять послание канцлера. Однако ради сохранения чести своего повелителя они все-таки были вынуждены это сделать. С ответом в Варшаву отправился московский посол Желябужский.

Варшавские паны встретили Желябужского как того требовал обычай. На их вопрос о здоровье бояр посол хитро отвечал: «Бояре при великом князе, дал бог, все в хорошем здравии». Когда он сказал «при великом князе», из всех сенаторов один, Лев Сапега, совсем неделикатно, можно сказать, грубо заметил: «У вас ненастоящий князь властвует. Точнее, два у вас властелина: один у вас в Москве, второй здесь, королевич Владислав, ему все вы крест целовали». Желябужский отвечал так, как в Москве строго-настрого наказывали: «Дело это старое и теперь вспоминать о нем некрасиво» [124, с. 36–38]. «Ну, это мы еще посмотрим — старое или не очень», — подумал Лев Сапега, но вслух не произнес, чтобы не спугнуть противника раньше времени.

Желябужский потребовал дать ответ на имя Михаила Романова. На что Сапега отвечал: «Сейчас мы, паны-рада, вас отпускаем с добрым делом к братьям своим боярам, от которых вы и пришли, а царского титула писать