Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

пану воеводе виленскому, гетману великому литовскому. И сколько бы Криштоф II Радзивилл ни жаловался на него королю, сколько бы ни скрежетал зубами, — пока Сапега жив, будет так, как он того хочет.

Сапеге приходилось иметь дело с разными людьми: он работал вместе с Николаем Радзивиллом Черным и Николаем Радзивиллом Рыжим, имел хорошие взаимоотношения с Астафием Воловичем и Криштофом Радзивиллом Перуном, Стефаном Баторием и Яном Замойским. А час Криштофа II Радзивилла еще не настал. Ему явно не хватает выдержки. Не надо торопиться — всему свое время, все еще впереди. Единственное же, что впереди у Сапеги, пожалуй, смерть. Она столько раз стояла с ним рядом, что он научился относиться к ней как к неизбежности. Мысль о смерти не пугала ясновельможного, не приводила его в отчаяние. Сапегу тревожило другое: кто продолжит его дело? Его надежды не оправдали ни старший сын Ян Станислав, ни старый сподвижник Александр Гонсевский, который тоже стал ему сыном. Последний взгляд был направлен в сторону запада. Где-то там, в Европе, завершает курс наук младший — Казимир Лев. Нужно срочно возвращать его на родину…

Однако не престало великому гетману хандрить. Пора взять себя в руки. Нужно думать даже не о чести, но о сохранении государства. Сапега представил, как будет зубоскалить польный гетман Криштоф II Радзивилл, какие сплетни придется ему выслушивать. Действительно, страна оказалась в очень сложном положении. И можно понять желание Сапеги в случае, если король не даст новой армии, «тяжесть с рук снять».

Сигизмунд не освободил гетмана от «невыносимого бремени», потому как боялся, что с его уходом от дел война будет проиграна. Сапега снова на свои средства собрал войско и летом 1626 года отправил его во главе с Александром Гонсевским на освобождение Прибалтики (Инфлянтов). Под Зельборгом литвины встретились со шведским отрядом Делагарди. Для Гонсевского этот бой едва не стал последним. Пуля попала в шлем. Но победу Гонсевский все же одержал [71, с. 428, 429]. Однако успех этот был временным, чем дальше, тем хуже шли военные дела. Поэтому в начале 1627 года Лев Сапега предложил сенаторам, игнорируя намерения короля, начать переговоры со шведами. В результате в январе 1627 года было подписано пятимесячное перемирие, а шведы вернули занятые ими Биржи [14, с. 112].

«Если враг слишком силен — его нужно обнимать, а не воевать с ним», — любил повторять Стефан Баторий. Но Льву Сапеге приходилось не только держать оборону против шведов, ему нужно было противостоять интригам Криштофа II Радзивилла. Сражаться на два фронта всегда трудно. Лев Сапега всячески старался полюбовно урегулировать скандал в благородном семействе. Но главный протестант ВКЛ Криштоф II Радзивилл не поблагодарил Сапегу даже тогда, когда тот добился освобождения родового замка Радзивиллов. Великий гетман объяснил королю, что за возвращение Биржей Польша должна передать Швеции Лаудан, но этакий обмен выгоден его королевской милости, ибо Лаудан — деревянный двор, а Биржи — каменный замок, и если не этот обмен, то и Лаудан можно потерять, и Биржей не видать. У недоброжелателей великого гетмана появился повод обвинить его в причинении обид королю, поскольку без королевского ведома этот своевольник нарушил статью унии, не взял согласия у польских панов [71, с. 429].

Тем не менее прилюдно Криштоф II Радзивилл перестал бросать оскорбления в адрес Льва Сапеги. Воспользовавшись перерывом для усиления армии, летом 1627 года великий гетман отправился на войну [14, с. 112]. Позор, лежавший на Княжестве из-за военных неудач Яна Станислава и Александра Гонсевского, старый Сапега решил смыть лично. Иначе было нельзя — положение обязывало. Как говорится, назвался груздем — полезай в короб. Принял гетманство — будь добр отвечать за поражения своих любимцев: родных ли сыновей, или доверенных лиц. Отправляясь на фронт, Сапега не питал никаких иллюзий. Он прекрасно понимал, что из этого похода может уже и не вернуться. Его самочувствие было настолько плохим, что он решил заранее побеспокоиться о возможном свидание с вечностью: вслед за ним, по его же приказу, везли черный громадный гроб [14, с. 112].

Прибыв на место, Сапега приказал позвать к себе обоих «героев» битвы против Густава Адольфа. Они пришли мрачнее тучи, мучимые угрызениями совести и сжигаемые стыдом. С укором смотрел на них Лев Иванович, не удостоив приветствия: не отец и благодетель приехал к ним, а главнокомандующий белорусско-литовского государства. Они стояли потупив взгляд и не могли подобрать слов, чтобы обратиться к великому гетману. Сапега знал: ведь понимают, чем для Княжества обернулась их междоусобная вражда. Не ради того он наделил их властью, чтоб они проигрывали сражения. Ян Станислав и Александр исподтишка поглядывали на утомленного жизнью и воинскими заботами близкого им человека. Шансов оправдаться у них не было. Но беспокоило их сейчас не только это. Сколько еще судьба отпустит их отцу и благодетелю?.. Наконец Ян Станислав решился что-то сказать. Но старший Сапега остановил его, слегка подняв руку. Он не принимал ни оправданий, ни возражений…

«Надеюсь, что вы оба поняли, к чему может привести желание каждого из вас занимать первенствующее положение. Покойный король Стефан Баторий, светлая ему память и земля ему пухом, любил говорить, что оленье стадо во главе со львом всегда страшнее, чем львиная стая во главе с оленем. Сдается мне, по собственной воле во главе белорусско-литовской армии поставил сразу двух оленей… Неужто думаете, что для меня тайна ваша вражда?». Лев Сапега был уверен: значительная доля вины за поражение, которое потерпела армия ВКЛ от войск Густава Адольфа, лежит на совести этих двоих. Не последнюю роль тут сыграло нежелание обоих находить общий язык между собой. Психология их поведения была Сапеге понятна. Ян Станислав, великий маршалок литовский, как гетманский сын и одно из высших должностных лиц в Княжестве претендовал на единоличное руководство. Его раздражала родительская забота, тем более оскорбило назначение в помощники смоленского воеводы. Старый Сапега нарочно приставил к Яну Станиславу более искушенного в военных делах Гонсевского. Казалось, это должно принести хорошие плоды. А вышло все наоборот. Гонсевский приобрел серьезный опыт во время восточных походов, но успел в Москве привыкнуть к царскому почету, вел себя по-барски.

После этого не очень приятного разговора старый гетман встретился с простыми солдатами. Общение с ними тоже было нелегким, пришлось выслушивать и жалобы на королевскую неблагодарность, и сетования на него самого, великого гетмана: мол, сенаторским слугам, людям молодым, незаслуженно королевскую милость выпросил, а вот для