Рассказы о фотографах и фотографиях - Владимир Никитин

Владимир Никитин

Рассказы о фотографах и фотографиях

© В. Никитин, наследники, 2016

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2016

© А. Веселов, оформление, 2016

Светлой памяти моих родителей

Феномен фотографии. Вместо предисловия

Всю свою сознательную жизнь я так или иначе занимался фотографией. Это совсем не значит, что все это время я просидел в темной комнате с красным фонарем. Почему-то принято считать, что если ты фотограф, то жизнь твоя проходит в темноте, а любимое занятие – это засесть в лаборатории и печатать, печатать, печатать. Нет, это не совсем так. Есть фотографы, которым нравится это делать, другие же предпочитают снимать, а лабораторный процесс их не волнует.

Вот и я снимать люблю, смотреть фотографии тоже, а сидеть в лаборатории – нет. Хотя так было не всегда. Давным-давно, когда я только начинал, мне нравилось буквально все. Возиться с аппаратурой, проявлять пленку, печатать снимки. Какое было счастье, завесив окна в комнате, дожидаться, когда в проявителе вдруг появится первое изображение: нерезкое, мутное, но напоминающее тот неповторимый миг, который тебе удалось запечатлеть и оставить его жить до тех пор, пока будет цел фотографический снимок – этот удивительный носитель информации.

Я отлично помню свой первый снимок, который сделал в классе этак шестом.

Фотографировать я начал случайно. Однажды, роясь в отцовском бюро, где хранились самые неожиданные вещи, я наткнулся на старый фотоаппарат «Фотокор». Небольшой ящичек, оклеенный черным дерматином, удивительно притягивал к себе, ведь в нем было столько интересного: матовое стекло, жужжащий затвор, большие блестящие линзы объектива. Тут же, в столе, в картонной коробке лежали металлические кассеты к нему. Выпросив у матери денег, я помчался на Большой проспект, где находился ближайший фотомагазин, и купил пачку пластинок. Завесив двумя одеялами окно в большой комнате, долго пытался вставить пластинки в кассеты. Эта простая операция заняла у меня чуть ли не весь вечер. Наутро я взял аппарат в школу. На перемене вместе с ребятами мы рассматривали его, а потом на уроке физкультуры, во время которого весь класс во дворе играл в футбол, я сделал несколько снимков. Один из них (по-моему, только один и получился) я помню до сих пор.

На фотографии, недопроявленной и нерезкой, были крупным планом сняты мои одноклассники. Впереди всех стоял Вовка Васильев в выцветшей футболке, за ним торчала долговязая фигура Толи Корнева в «семейных» трусах, сбоку выглядывал еще кто-то из одноклассников.

Больше всего в этом снимке меня поразило не то, что он получился (что само по себе уже было удивительно), а то, что номер на Вовкиной футболке оказался перевернутым. Как это получилось, для меня тогда было загадкой. Этот снимок я принес на другой день в школу. Все единодушно высоко оценили мой первый опыт: «Потрясающая карточка!» И только Витька Кулыжский несколько снизил уровень моего ликования своим сообщением о том, что его сосед по квартире не только лучше меня карточки делает, но каждую из них обрезает специальным резаком, так что у них получаются фигурные, как у марок, края.

Этого снимка у меня нет. Может быть, я его подарил кому-то, может, кто-то стащил его у меня. Негатива тоже не осталось – тогда я и не предполагал, что их нужно хранить. Но фотографию эту помню великолепно. Стоит только закрыть глаза – и вот уже я вижу пыльную спортплощадку на углу Вяземского переулка и улицы Профессора Попова, орущих одноклассников в потертых сатиновых шароварах, пинающих штопаный-перештопаный «футбол». Вижу Вовку Васильева, который крикнул:

– Ребя, айда на карточку сниматься!

После этого начинаю вспоминать все остальное: школу, учителей. И так всегда. Стоит только взять в руки какую-нибудь фотографию, пристально вглядеться в нее, как сразу начинает работать память. Это поразительное свойство фотографии – заставлять наш мозг «вытаскивать» нечто забытое, оживлять картины прошлого, вспоминать людей, даты и события. Уже одно это стоит того, чтобы задуматься о феномене фотографии.

Как я уже говорил, всю жизнь я так или иначе связан с фотографией. Вначале был настоящим фотолюбителем, то есть процесс получения фотографии был для меня главным. Мне казалось все равно, что снимать, и я абсолютно не думал, зачем я это делаю. Важно получить изображение. В этом огромный, как сейчас говорят, кайф. Так как я был самоучкой, то все, что я делал, несло на себе элемент неожиданности. Я открывал для себя тайны фотографии. Мне было непонятно, как получается перевернутое изображение, почему оно бывает резким и нерезким, почему одни снимки со временем желтеют, а другие – нет. Эти и другие элементарные вещи познавались постепенно и несли в себе загадку. А разгадывание загадок не есть ли самое любопытное занятие? Однажды, когда я уже снимал отцовским «ФЭДом» – первым советским узкопленочным аппаратом, на котором была выгравирована надпись: «Сделан в трудовой коммуне им. Ф. Э. Дзержинского», откуда, как оказалось, и пошло его название – «ФЭД», я был поражен, получив на всей пленке небольшую черную точечку в центре кадра. При печати она превращалась в небольшое белое пятнышко. Помню снимок деда, которого я посадил на причальную тумбу в гребном клубе «Спартак» на Каменном острове, и торчащее перед ним пятно. Следующий кадр: идущая по бревну девушка – скульптура в ЦПКиО – и снова белое пятно на этот раз на животе у моей модели. И так все кадры подряд. Целую неделю я бился над этой загадкой. Оказалось, что в шторке затвора была маленькая дырочка, которая засвечивала центральную часть кадра.

Открытием для меня было и ее происхождение. Оказывается, я как-то оставил аппарат с открытым объективом на солнце, и оно прожгло шторку. Но ведь до этого тоже нужно было дойти своим умом!

Потом, уже в художественной школе, фотоаппарат стал для меня одним из средств выражения. То, что я не мог или не успевал нарисовать, успешно делал за меня старенький отремонтированный «ФЭД». Помню, как-то осенью в ЦПКиО я увидел множество железных бочек, составленных в кучу. Их верхние крышки были заполнены водой, в них отражались листва и осеннее небо. Я сделал снимок, скадрировав его так, что в поле зрения попали лишь эти крышки, – геометрия зеркальных эллипсов и отражений в них поразила меня. Это был мой первый опубликованный снимок. Его напечатал журнал «Советское фото» в разделе «Что бы это значило?». И хотя снимок этот, по моему мнению, заслуживал большего признания – напечатан-то он был размером с почтовую марку, – это было толчком для дальнейших поисков формы.

Так уж получилось, что, несмотря на яростные протесты моих родителей, после окончания университета я все-таки стал фотожурналистом, и тогда во главу угла у меня было поставлено событие. Важным оказалось запечатлеть нечто такое, что никто никогда до тебя не снимал. Это было безумное, но интересное время. Сколько было поезжено, перехожено увидено и снято! Сахалин и Кольский полуостров, Украина и Молдавия, Югославия и Болгария, Средняя Азия и острова в Баренцевом море. Но постепенно выяснилось, что не в географии дело и не в каких-то необыкновенных событиях. Интересен везде человек с его проблемами, радостями и печалями. Прежде всего – человек!

У известного французского фотографа Анри Картье-Брессона есть замечательная фотография. На скамеечке сидит одинокая пожилая женщина. Моросит мелкий дождичек, но она вроде бы и не замечает его. На голове у нее какой-то капюшон, надетый поверх шляпы, ноги укутаны клеенкой. Она сидит, по-видимому, долго и удобно. Она привыкла сидеть одна, не общаясь ни с кем, устремив взор свой в никуда. В никуда и в прошлое. Основное ощущение, которое испытываешь, рассматривая эту фотографию, – это ощущение одиночества, которое чувствует пожилой человек. Но это не томительное одиночество белых ночей, когда хочется выйти на улицу и идти, идти… А одиночество осознанное, ставшее твоей судьбой, твоей жизнью. Эта фотография рождает множество ассоциаций, мыслей. Она постоянно волнует тебя.

А всего-то одиноко сидящая женщина! Почему возникает подобный рассказ, как удалось фотографу всколыхнуть все это в нас? Вглядимся еще раз в этот снимок. Четкая красивая композиция: две пересекающиеся диагонали – уходящий ряд пустых стульев и фигура женщины, сидящей на скамейке. Она одна, но ощущение одиночества рождается не оттого, что она одна, нет. Пожалуй, это происходит оттого, что стулья пустые. Их много, и они пустые. А ведь на них могли сидеть люди. Могли, но не сидят. Ушли?

Конечно же, ушли. Ушли ее сверстники, знакомые, близкие. Она осталась одна. Одна, вся в прошлом. И тут только разглядываешь еще один пустой стул, который стоит рядом со скамейкой. Один, отдельно от всех других стульев. И понимаешь, что на нем мог сидеть какой-то особенно близкий этой женщине человек. И от этого грусть становится еще сильнее.