Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински

ее на середине предложения, в котором, возможно, объясняются внутренние мотивы Партии. Слабый из Уинстона получается революционер.

Поэтому Уинстон на самом деле не «последний человек», он просто последняя символическая жертва, которую надо сломить и перестроить. «Эта драма, которую я с вами разыгрывал семь лет, будет разыгрываться снова и снова, и с каждым поколением – все изощреннее»73, – говорит О’Брайен. То есть раньше были Уинстоны, и Уинстоны еще будут. Как и в случае со сталинским режимом в эпоху большого террора, партия не боится еретиков. Партии нужны еретики, потому что она обретает новую силу, их сокрушая. Малкольм Маггеридж называл это «вечной работой» власти: «Построенному на терроризме правительству необходимо постоянно демонстрировать свою мощь и решительность»74.

Оруэлл критиковал сталинистов за то, что те считали, что цель оправдывает средства, но в Океании средства оправдывают сами себя. Смысл в том, чтобы разбить яйца, но не делать из них омлет. Идеальный гражданин – человек скучный, неинтересный во всех смыслах. Гораздо занятнее порвать на куски свободный ум. Только так в министерстве любви можно добиться «победы за победой»75 – победы над прошлым, над индивидом, над реальностью. В эссе «Подавление литературы» Оруэлл писал, что тоталитаризм, «в конечном счете, наверное, требует неверия в само существование объективной правды»76.

И вот сейчас мы поговорим о важнейшем сатирическом достижении Оруэлла – логическом финале войны тоталитаризма с реальностью. Когда О’Брайен утверждает, что может подняться в воздух, как мыльный пузырь, задуть, как свечи, звезды или доказать, что Солнце вращается вокруг Земли, он ведет себя не как сумасшедший, а как философ. О’Брайен бесконечно субъективен, и заявления Уинстона о том, что есть правда, а есть неправда, это просто детский лепет. О’Брайен говорит: «Мы покорили материю, потому что мы покорили сознание. Действительность – внутри черепа»77. До того, чтобы заставить Уинстона признать, что два плюс два равняется пять, О’Брайен должен привести его к пониманию того, что четыре или пять не имеют своей независимой реальности. Сумма равняется пяти только потому, что О’Брайен так говорит. Если он говорит, что сумма равна √– 1, то она равна √– 1.

– Сколько пальцев, Уинстон?

– Не знаю. Вы убьете меня, если еще раз включите. Четыре, пять, шесть… честное слово, не знаю.

– Лучше, – сказал О’Брайен78.

Получается, что все возможно и ничто не является правдой.

Сатира без смеха – все равно сатира. Оруэлл хотел довести ситуацию до ее экстремального конца. О’Брайен – не человек, а мысленный эксперимент. В широком смысле первые две трети романа при помощи преувеличения объясняют то, что уже произошло в Европе, а в последней трети говорится о том, что может произойти, если снимут все ограничения. Стивен Спендер назвал роман «арифметической [sic] прогрессией ужаса»79. О’Брайен – это ответ на вопрос: «Что самое страшное, что может произойти?» Он – Гитлер и Сталин без риторики, объясняющей их поступки. Он – сапог в лицо. «Цель репрессий – репрессии. Цель пытки – пытка. Цель власти – власть»80.

Причина, по которой Оруэлл сделал допустимым такой экстремальный сценарий, не в отчаянии, но и не совсем в том, что он ощущал надежду. «Мораль, которую стоит вынести из этой опасной и кошмарной ситуации, очень проста. Не допустите того, чтобы это произошло. Все зависит от вас»81, – писал он в пресс-релизе после выхода романа.

Издательство Secker & Warburg выпустило роман 8 июня 1949 года. В этот день в Блэкпуле проходил ежегодный съезд лейбористской партии. В Париже министры иностранных дел никак не могли прийти к общему мнению по поводу будущего Германии. В Вашингтоне президент Трумэн подтвердил поддержку Южной Кореи. В утреннем выпуске Times на первой странице был напечатан отчет о пресс-конференции бывшего премьер-министра ЮАР генерала Яна Смэтса, который был большим сторонником ООН: «Человечество жило в духовных потемках, и никто не знал, что наступит – рассвет или закат»82.

Оруэлл сдержал слово по поводу своего романа, о котором упоминал в рецензии на книгу Голланца «В темной Германии». В The New York Times Book Review писали, что реакция критиков на его новый роман была позитивной, «вопли ужаса смешивались с грохотом аплодисментов»83, и сравнивали «нервное напряжение» с ажиотажем, который в свое время вызвал роман «Война миров» Герберта Уэллса. Роман Оруэлла сравнивали с землетрясением, зарядом динамита и этикеткой на склянке с ядом. «Я читал книгу, и мурашки бегали по коже. Такого со мной не было со времен, когда я ребенком читал проеху у Свифта»84, – писал Оруэллу Джон Дос Пассос и признался, что у него были кошмарные сны про телекран. Несколько представителей магазинов, в которых продавался роман, сообщили Варбургу, что у них возникли проблемы со сном после прочтения книги85. Эдвард Морган Форстер писал, что книга «слишком страшная, чтобы прочесть ее за один присест»86.

Роман хвалили Артур Кёстлер в Париже («замечательная книга»87), Олдос Хаксли в Калифорнии («крайне важное произведение»88), Маргарет Сторм Джеймисон в Питтсбурге («роман, передавший нашу эпоху»89) и Лоренс Даррелл в Белграде («Прочитать этот роман в коммунистической стране – это серьезное переживание, потому что все это происходит вокруг тебя»90). Буквально спустя несколько недель член парламента от консерваторов Хью Фрэйзер обозначил Восточную Европу как «государство, описанное г-ном Оруэллом в новой книге “1984”»91. Впрочем, роман понравился далеко не всем. Джасинда Буддиком, как только узнала, что известный писатель Оруэлл и друг ее детства Эрик Блэр – один и тот же человек, была настолько испугана, что перестала с ним общаться. «Мне роман “Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый” показался ужасной и пугающей книгой. Я не понимала, зачем он ее написал, поэтому я перестала с ним переписываться»92.

Наиболее внимательные критики подметили, что бациллы тоталитаризма существовали как в коммунистических, так и капиталистических странах. В книге Голдстейна три «несовместимых» идеологии супергосударств являются «практически едва различимыми» 93, а социальные структуры и подавно. Эдвард Морган Форстер писал: «За каждым Сталиным виднеется Большой Брат, что кажется совершенно естественным. Но Большой Брат мерещится и за Черчиллем, и за Трумэном, и за Ганди, и за любым другим лидером, созданным и используемым пропагандой»94. Голо Манн из Frankfurter Rundschau написал, что тема Оруэлла – это «таящаяся в каждом из нас опасность тоталитаризма»95. Даниэль Белл в своей философской рецензии в New Leader отметил, что «Оруэлл писал не о политике, а скорее о человеческой природе»96.

Однако далеко не все критики это поняли. Эта