Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - Дориан Лински
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно эта двусмысленность и делает роман сложным художественным произведением, а не расширенным эссе с сюжетом. Репутация Оруэлла, как автора ясной прозрачной прозы, человека, основывающего свои мысли на четких фактах, затмевает его мастерство художника, отчего люди стараются воспринимать его роман буквально, несмотря на то что текст подсказывает им, что этого не стоит делать. Текст насыщен описанием снов и галлюцинаций, невнятными и ненадежными воспоминаниями, дезинформацией и ссылками на психические заболевания, что в целом создает весьма зыбкую атмосферу. Это отражает один из ранних синопсисов Оруэлла: «Фанта смагорический эффект, постоянная коррекция, меняющиеся даты и прочие сомнения в здравости своего рассудка»56. В тоталитарном государстве человек не контролирует свою жизнь и ощущает подспудную опасность, следовательно, кошмар – это норма его существования. «Все сливается во мгле57 или превращается в мир теней»58, – думает Уинстон.
Уинстон уверен только в одном. Роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» не является пророчеством, но одно пророчество в нем все же есть: это предсказание поражения и смерти. Всех героев романов Оруэлла ждет поражение, но только один Уинстон заранее знает, что его ждет. Семью годами ранее во сне О’Брайен сказал ему, что они встретятся в «месте, в котором нет тьмы», и этим местом оказывается освещенная электрическим светом камера в министерстве любви. «Уинстон не знал, что это значило, только то, что так или иначе, все будет именно так»59. Уинстона не покидает плохое предчувствие. Начиная вести свой дневник, он уже знает, что полиция мыслей в конец концов его найдет. Оруэлл пишет об «ужасе предопределенности»60, «неизбежной смерти»61 и «окончании процесса, который начался много лет назад»62. Уинстон предчувствует свое пребывание в комнате 101 и некоторые из доводов, которые приведет О’Брайен. В голове Уинстона стирается граница между воспоминаниями, предсказаниями, прошлым, настоящим и будущим, все превращается в кашу. «Конец был уже в самом начале».
Когда выясняется, что Чаррингтон и О’Брайен – совсем не те, за кого себя выдавали, это даже особо не удивляет, потому что что-то подобное и должно было произойти. Оруэлл несколько раз упоминает, что действия Уинстона «ничего не меняют». Весь роман – это хроника предсказанной заранее смерти или того, что еще хуже смерти – полной потери личности. Жизнь Уинстона заканчивается задолго до его физической смерти. Мы не знаем, почему Уинстон так упорно двигался вперед, было ли это проявлением храбрости или фатализма, на этот вопрос автор не дает ответа, но герой знает и принимает последствия своих действий. «Мы не можем выиграть в игре, в которую играем»63, – заявляет Уинстон Джулии, словно эхо самого оруэллианского заявления: «Некоторые неудачи лучше, чем другие, вот и все».
В министерстве любви О’Брайен говорит Уинстону: «Не обманывай себя. Ты этого не знал – ты всегда это знал»64. Но откуда О’Брайен знает то, что известно Уинстону? Кто этот О’Брайен? Оруэлл пишет, что тот был плотным, но не лишенным обаяния, некрасивым, но привлекательным, наделенным мощным интеллектом, тонкой иронией и мистической аурой непобедимости. В качестве орудия государственной власти он гораздо более привлекателен, чем бесчувственный Глеткин, и уже поэтому более опасен. «Он был мучитель, он был защитник, он был инквизитор, он был друг»65.
Слово «инквизитор», а также ирландская фамилия О’Брайена – это кивок в сторону католицизма. В квартире О’Брайена Уинстон ощущает «волну восхищения, почти поклонения»66 перед этим «жрецом власти» 67. У самого Оруэлла были сложные отношения с религией. Он был атеистом, хотя эмоционально его привлекал протестантизм, и он верил в то, что тоталитарный режим может возникнут только в духовном вакууме. На Взлетной полосе I бывшая церковь – это место, где занимаются запрещенным сексом или здание, на котором висят пропагандистские плакаты, или просто место, упоминаемое в песенке «Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет»? Оруэлл последовательно критиковал католицизм, часто сравнивая его с фашизмом и коммунизмом по уровню подавляющего догматизма. Единство мысли, слова и дела в конфитеоре (краткой покаянной молитве) можно даже воспринимать как логический базис концепции мыслепреступления.
Может быть, О’Брайен действительно обладает способностями бога. Мы знаем, что он читал дневник Уинстона, знает формулу 2 + 2 = 5, но также использует такие фразы, как «Тебя выдернули из потока истории», «мы – покойники», которые Уинстон никогда не записывал. Кажется, что О’Брайен читает все мысли Уинстона и говорит с ним в его снах. Когда Уинстон в первый раз видит О’Брайена, ему кажется, что «их умы открылись и обменивались мыслями глаза в глаза»69. Потом Уинстону кажется, что он «пишет дневник для О’Брайена и лично О’Брайену»70. О’Брайен – это одновременно тот человек, которому он моментально и полностью доверяет, и при этом самый последний из тех, кому стоит доверять. О’Брайен – реальность и часть самого Уинстона, его теневое «я». «Не было идеи, которая когда-либо ему приходила или могла прийти, которую бы О’Брайен уже давно не знал, не обдумал и не отверг. В его уме заключался весь ум Уинстона»71.
Как только Уинстон оказывается внутри здания министерства любви, роман становится невозможно воспринимать буквально. Даже если поверить в то, что О’Брайен – настоящий телепат (говорят, что ученые ангсоца работают над тем, чтобы открыть, «что думают другие, независимо от их собственной воли»72), почему же тогда он начал следить за совершенно незначительным человечком за семь лет до того, как тот станет бунтарем? И вообще, все бунтарство Уинстона сводится к тому, что тот записывает несколько странных и сбивчивых мыслей в дневнике (которые, по большому счету, показывают то, что он рехнулся от пропаганды) и занимается сексом на природе. Уинстон читает только полторы главы из книги Голдстейна и откладывает
