Ослепительный цвет будущего - Эмили С.Р. Пэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вскинула брови.
– Заяц с морковкой?
Он пожал плечами.
– Пробую разные варианты. Курица с яйцом – сексизм какой-то. А вот зайцем может быть кто угодно.
– И то верно, – сказала я.
Аксель нажал кнопку, и маленькие красные огоньки на клавиатуре погасли. Он отодвинул мои ноги в сторону и плюхнулся рядом.
– Думаю, Нагори хочет, чтобы ты развивала то, что показывала ему.
Я пыталась забыть тепло его рук на своих ступнях в носках. Мне ужасно понравилось, каким естественным был этот жест; как он мог просто взять и прикоснуться ко мне.
Я напомнила себе, что это прикосновение для него, скорее всего, значит очень мало. Хотя нет – оно точно ничего не значит.
– Ну да, понятно, только что это вообще значит – развивать? – Я показала в воздухе кавычки. – Это же не какая-то домашняя корова, которую нужно к ярмарке раскормить.
– Может, тебе попробовать порисовать чем-то кроме угля?
Я подняла голову и уставилась на него.
– Ты знаешь, что я об этом думаю. У меня недостаточно опыта. Я пущу все коту под хвост.
– Представь, что ты ребенок, который не знает, что такое хорошо. Просто попробуй, чтобы понять, ради интереса.
Я покачала головой.
– Я лучше продолжу с углем.
Еще неделя ушла у меня на то, чтобы а) закончить эскиз, который был чуть менее ужасным, чем остальные, и б) найти в себе смелость показать его Нагори.
С его губ срывались неразборчивые звуки.
– М-м-м…
Затем он наклонил голову.
– Хм-м-м.
Возможно, он пытался связаться с духами зомби, населявшими кабинет рисования.
А может, просто не знал, что вообще сказать о моем рисунке.
Я переплела под столом пальцы.
– Подразумевается, что это будет нечто более абстрактное.
Я видела, как за дверью кабинета переминается Аксель. Я заставила его пообещать, что он дождется меня в коридоре.
– Похоже на матрешку, – сказал Нагори.
– На что?
– Такая русская традиционная игрушка. Уверен, ты видела подобные. Снаружи нарисовано лицо, а внутри они полые, и там скрываются другие, поменьше…
– Ах да, поняла.
– Концепт отличный, – продолжил он. – Изображение повторяется, но каждый раз – с едва различимыми изменениями.
– Но?.. – Я слышала, как это слово звенит в воздухе между нами, и меня это раздражало. У меня безумно тряс-лась коленка – словно хотела завести генератор и подняться в воздух. Я крепко надавила на ногу ладонью.
– Но… Мне кажется, этой работе не хватает эмоций.
Я с усилием сглотнула.
– Эмоций, – повторила я.
Аксель вновь посмотрел сквозь стекло в двери. Я бросила на него гневный взгляд и опять переключилась на рисунок.
– Эмоции – самая сильная сторона остальных твоих работ, Ли, – объяснил Нагори. – Ностальгия, грусть. Я хочу почувствовать… что-нибудь. Когда я смотрю на этот рисунок, я чувствую всего лишь, хм, холодную философию. Но ничего не шевелится вот здесь. – Он положил руку на грудь. – Понимаешь, о чем я?
Я снова попыталась сглотнуть, но в горле так пересохло, что его можно было ломать и разжигать, как хворост.
– Да, понимаю. Кажется.
– Идея правда замечательная. Не отходи от нее – просто попробуй еще раз. Посмотри, получится ли у тебя ухватить чуть больше.
– Больше, – снова повторила я, будто превратившись в дурацкое эхо.
– Точно, – сказал Нагори. – Эти звенья – браслет, правильно? Что заставило тебя нарисовать его? Найди эту же эмоцию.
Все выходные я провела в подвале Акселя со своим скарбом, пытаясь найти эмоцию. Освещение было так себе, но у мамы начался один из ее периодов. Любой малейший звук – даже еле слышный шелест страницы или легкое царапанье карандаша по бумаге – выводил ее из себя.
– Я не могу думать с таким грохотом, – говорила она сердитым голосом.
Или:
– Рисование не должно быть таким громким.
Или:
– Ты так шумно переворачиваешь страницу!
Нужно было сбежать, и подвал Акселя оказался идеальным убежищем.
Я решила переделать рисунок, который показала Нагори. Проще было начать заново, так что передо мной лежал чистый лист с легким карандашным наброском.
«Эмоции», – хмыкнула я. Это же сюрреализм. Что он хотел сказать этим словом? Рисунок ведь должен был отображать фантастическое слияние с реальностью.
Аксель сидел перед клавишами, почти полностью повернувшись ко мне спиной. Его уши покрывали огромные наушники, но я все же видела небольшой отрезок его профиля и его закрытые глаза. Он согнулся над клавиатурой, и его плечи, округлившись, создавали маленькое пространство для музыки.
Я перелистнула страницу. Рука быстро задвигалась по свежему листу, запечатлевая Акселя, передавая жирными прямыми линиями его клавиши, воспроизводя графитовым грифелем звук и движение.
Я давно не рисовала ничего реалистичного. Пока мой карандаш исследовал его тело, я погрузилась в медитацию. Широкие плечи. Грациозные локти, шевелящиеся в ответ на движения исследующих музыку рук. Он был самоучкой, но выглядел красиво и уверенно, когда играл. Моя мать неоднократно предлагала поучить его, но он отказывался брать бесплатные уроки. Наверное, ему это казалось одолжением.
Стук клавиш затих, и Аксель обернулся. Я посмотрела на него, и рука зависла над бумагой.
– Что? – сказал он.
– Что? – Я почувствовала странное и обжигающее сочетание вины и смущения, словно он застал меня за чем-то незаконным.
– Что ты на меня так смотришь?
– Как смотрю? – Я молилась, чтобы он не встал и не подошел ко мне. Это был набросок, но все равно было очевидно, что я рисовала. Мне неплохо удалось уловить эмоции в его теле.
Его лицо расплылось в кривой хитрой усмешке.
– Ты рисовала меня.
– Неправда.
Аксель поднялся, и я быстро захлопнула скетчбук.
– Дай посмотреть, – сказал он, протягивая руку.
– Нет.
– Ли, ну хватит, почему ты так странно себя ведешь?
– Ничего не странно. – Я наполнилась ярко-зеленым и ощутила себя так, словно мне снова пять. – Все со мной нормально.
Хотя он был прав. Я вела себя странно. Сколько раз мы изображали друг друга на бумаге? Сколько раз сидели рядом и рисовали: я – его ноги, а он – мои?
Наверное, разница была в том, что в этот раз он ничего не знал; было что-то вуайеристичное в том, чтобы рисовать его без его ведома.
Он издал смешок.
– Ты точно ведешь себя странно.
Я встала и начала собирать карандаши. Я не хотела уходить, но также не хотела продолжать этот разговор.
– Какой цвет? – спросил он, и я замерла.
