Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

для работы внучатым племянником Дютийёля, Франсисом Бертье. Из них мне многое стало понятно, в частности то, с какой поспешностью и чудовищными нарушениями совершались эти продажи.

В своих беседах с Франсисом Кремьё в 1961 году Канвейлер без преувеличений оценил свой финансовый ущерб: «Было продано семьсот или восемьсот картин, не считая рисунков и всего остального». А на вопрос Кремьё: «Сколько миллиардов франков стоили эти работы?» Канвейлер лаконично ответил: «Много миллиардов… Много. Некоторые из картин недавно были оценены в шестьдесят и даже семьдесят миллионов каждая»{538}.

Тринадцатого июня 1921 года все европейские арт-дилеры, включая Поля Дюран-Рюэля, Альфреда Флехтхайма, братьев Бруммер, Бернхайм-Жене, Поля Гийома и Леопольда Зборовского{539}, собрались в Париже на первую распродажу. Как писала искусствовед Веран Тассо, «атмосфера была напряженная», даже дошло до того, что «Брак ударил Леонса Розенберга»{540}, и какой-то молодой парижский антиквар, потерявший на войне ногу, сняв протез, начал махать им перед Канвейлером, грозясь выгнать его из аукционного зала»{541}.

Роже Дютийёль выделил на страницах своего каталога несколько лотов. Напротив лота номер 72 с картиной Пикассо «Зеленое растение» (The Green Plant) он сделал пометку «прелестная», подчеркнув ее карандашом, и проставил цену «800 франков»{542}. Напротив натюрморта под номером 77 с примечанием «подарок Канвейлеру от художника» была цена «1500 франков», но в итоге лот ушел за 2500 франков.

О втором аукционе, проходившем 18 ноября 1921 года, вспоминал Мариус Буассон: «Шестой аукционный зал был заполнен галдящей толпой: французскими и иностранными любителями искусства, дилерами и критиками. Они вели себя, как в театре – топали ногами, стучали тростями. Когда месье Цапп и месье Леонс Розенберг, эксперт, начали распродажу, в зале поднялся невообразимый гвалт. Одна из картин Дерена ушла за 3700 франков. А работы Пикассо были проданы еще дешевле: «Бутылка рома» (Bottle of Rum) – за 1250; «Голова» (Head) – за 1050; «Голова женщины» (Head of a Woman) – за 760. Цены были сильно занижены. В основном картины покупали арт-дилеры и обычные коллекционеры. Но в этот раз не было никаких искусственных попыток поднять стоимость и не поступало фальшивых встречных предложений. Любопытно было наблюдать за тем, как бывшие поклонники искусства, всего несколько лет назад называвшие современных художников гениями, выглядели теперь растерянными. А те, кто первоначально выступал против кубистов и у кого сейчас были деньги, дрались за их работы, защищая репутацию и жизнеспособность этого авангардного направления»{543}.

На втором аукционе, как и на первом, не обошлось без драк: стычка произошла между художественным критиком Адольфом Баслером и Леонсом Розенбергом – «начав с взаимных оскорблений, они дошли до того, что Баслер ударил Розенберга тростью»{544}.

На третьем аукционе цены упали еще ниже. Поэт Робер Деснос, вспоминая те заключительные распродажи, отметил, что они проходили в удручающей атмосфере хаоса, а Изабель Моно-Фонтен иронично назвала эти заключительные торги «первой выставкой кубистов в Париже».

«Картины Пикассо вызывали неподдельное восхищение, – писал Робер Деснос. – Они не выставлялись на публике около пятнадцати лет и из-за их скандальности и свободомыслия воспринимались сегодняшними второсортными кубистами как откровение. Я для себя отметил натюрморт под номером 73, картины «Лимонад» (Lemonade), «Трубка, стакан, бутылка Vieux Marc» (Pipe, Glass, Bottle of Vieux Marc); «Голова молодой девушки» (Head of a Young Girl); «Пуэнт де ла Сите» (Pointe de la Cité), а также натюрморт под номером 360, дополненный романтической сценой. Но все эти работы нравились не только мне, в них были заинтересованы и другие присутствующие. Поскольку я охотился на Брака или Пикассо, я положил глаз на рисунок, отмеченный как лот под номером 20. В каталоге было написано, что это работа Брака, хотя я почему-то подумал, что это Пикассо (на самом рисунке вообще не стояло ничьей подписи). Мой друг, Поль Элюар[125], с которым мы вместе были на аукционе, тоже засомневался, что это работа Брака. Но поскольку рисунок мне очень понравился, и я ничего не терял, приобретая его, я попросил Поля сделать ставку от моего имени и купил его за 37 франков, не считая аукционных сборов.

Дома я вынул рисунок из рамки, чтобы показать его Браку и Пикассо и спросить, кому из них принадлежит эта работа, и под подложкой обнаружил несколько газет за 1913 год, а с оборотной стороны рисунка была подпись Пикассо. Так я выяснил, что аукционисты по ошибке приписали эту работу Браку. И полагаю, таких ошибок было много – и не только я, купив работу одного художника, обнаружил, что она принадлежит другому. И еще заметил, что сам рисунок оказался значительно меньшего размера, чем было указано в каталоге»{545}.

В общем, с этими четырьмя аукционами было связано много отвратительных событий. И неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы в дело не вступил Андре Левель. Хорошо разбиравшийся в правовых вопросах, он вел переговоры с доверительным управляющим Анри Дане, беседовал с налоговым инспектором из Монружа, выслеживал «неуловимого господина Николя», судебного клерка, которого «или никогда не было на месте, или он не принимал посетителей». В очередной раз Левель с энтузиазмом сражался за интересы Пикассо.

«В течение сорока восьми часов, – писал он художнику, – я предприму все необходимые действия, чтобы получить гарантии от организаторов аукциона, и, если торги состоятся, добьюсь того, чтобы полученные от продаж деньги поступили на Ваш счет. Сохранился ли у Вас чек, подписанный Канвейлером, или он прикреплен к делу? Вероятно, изучение всех этих нюансов может привести к небольшой задержке в этом и других вопросах…»{546}

В течение семи лет, начиная с первого уведомления о наложении ареста (декабрь 1914 года) до первого аукциона (июнь 1921 года), Левель с большим упорством и не теряя чувства юмора, расчищал минное поле французской бюрократии и постоянно утешал Пикассо: «Я надеюсь, теперь Вы чувствуете себя спокойнее»{547}; «Если что-то случится, не стесняйтесь, сразу дайте мне знать»{548}; «Не волнуйтесь, спешить некуда»{549}; «Вы, должно быть, думаете, что я о Вас забыл? Нет, это не так»{550}; «В офисе уверены, что Ваши опасения по поводу тайной продажи необоснованны, и Вам не стоит переживать на этот счет»{551}; «Вы спокойно можете уехать. Но когда доберетесь до места, сразу дайте мне свой адрес на случай, если у меня будут новости для Вас»{552}; «Я все еще уверен, что Ваши позиции крепки. Но, по-видимому, делить товары на первом аукционе не будут. Вероятно, нам все же придется подождать начала торгов»{553}.