Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

деятеле Третьей республики, известном коллекционере произведений искусства и покровителе многих художников, в том числе и Пикассо. «Оливье Сенсер очень хотел помочь. Были и другие люди, предпринимавшие попытки воспрепятствовать происходящему. Но, к сожалению, у них ничего не получилось. Большинство было настроено против меня враждебно, даже некоторые мои коллеги, – вспоминал Канвейлер. – Все мои враги надеялись потопить меня, но потопили кубизм»{562}.

Канвейлер, которому в то время было всего тридцать четыре, стал козлом отпущения. Одержимые ксенофобией французы спустили на него всех собак, и эта травля спровоцировала нездоровый интерес к кубизму со стороны спекулянтов. Мог ли Канвейлер, находясь в тех условиях во Франции, окруженный враждебно настроенными к нему людьми, и дальше помогать начинающим художникам продвигать в мир свои таланты? Мог ли он как раньше исполнять свою идеалистическую «миссию»? Да, он пытался бороться и даже открыл в партнерстве с Андре Саймоном новую галерею на улице Асторг, 29-бис в сентябре 1920 года. Получив от германского правительства компенсацию за потери бизнеса в размере 20 000 марок, он выплатил долг Пикассо{563}, что в 1923 году поспособствовало возобновлению их сотрудничества и дружбы, закончившихся только со смертью художника. А что касается тех 909 000 франков, которые Франция заработала от продажи конфискованных из его галереи картин, то эти деньги даже не были использованы для финансирования изобразительного искусства. Вместо этого их «передали в Министерство финансов, которое перевело их на специальный счет для покрытия военного ущерба», где они стали «каплей в море»{564}.

Отказавшись поддерживать художников-импрессионистов, не пожелав принять в дар от живописца и мецената Гюстава Кайботта его личную коллекцию, состоящую из шестидесяти восьми картин современных художников – Писарро, Моне, Ренуара, Сислея, Дега, Сезанна и Мане, – которую художник хотел завещать Франции, государство так же бездумно (из-за высокомерного стремления к «чистоте») упустило картины из галерей Уде и Канвейлера, распродав их за бесценок на аукционах и лишив тем самым французские общедоступные музеи шедевров импрессионистов, постимпрессионистов, фовистов и кубистов.

33

Собор Парижской Богоматери, колокол «Эммануэль» и «Интернационал» Пикассо

Мерные удары колокола возвещают о начале богослужения и призывают верующих посетить собор, потому что только там может быть истинная жизнь.

Официальный сайт Собора Парижской Богоматери, 2018

Ранним парижским утром над холмом Святой Женевьевы из Собора Парижской Богоматери раздается звон колокола, и его монотонный, торжественный звук наполняет мое сердце грустью. Самый большой и самый старый из десяти колоколов собора с красивым названием «Эммануэль», отлитый в 1682 году по приказу Людовика XIV, оглашает своим звоном город лишь в особых случаях – когда страна переживает исключительно важные и трагические моменты жизни. Сегодня, 28 марта 2018 года, именно такой день. В Доме инвалидов Франция прощалась с подполковником Арно Бельтрамом, погибшим при освобождении заложников во французской коммуне Треб. А вечером от площади Нации до площади Республики должен был пройти «белый марш» протеста, организованный в память о гибели Мирей Кнолль, пожилой еврейской женщины-инвалида, пережившей Холокост и убитой на днях в собственном доме в центре Парижа. Город оплакивал эти безвинные жертвы: колокол «Эммануэль» возвещал о глубоких ранах, которым суждено было навсегда остаться в коллективной памяти нации; на домах и вдоль улиц развевались красно-бело-синие флаги; люди тут и там повторяли фразы: «Долой исламский терроризм!», «Fiché S!»[126], «Убийцы-антисемиты!»

На сегодня у меня была назначена встреча с известным коллекционером Жоржем Хельфтом. Он нечасто бывал в Париже из-за постоянных разъездов по всему миру, но стоило мне с ним связаться, Жорж сразу согласился увидеться. Мы знакомы почти тридцать лет, я хорошо знаю его вкусы и увлечения, однако в этот раз я впервые за все время решила расспросить его о семье. Вызвано мое любопытство было тем, что накануне нашей встречи я изучала архивную переписку Пикассо с родственниками Жоржа – отцом Жаком Хельфтом и дядьями Ивоном Хельфтом, Полем и Леонсом Розенбергами.

Будучи открытым и добродушным человеком, Жорж, не уходя от моих вопросов и не приукрашая правду, поведал мне свою семейную историю, начав рассказ с деда по материнской линии, Жоржа Леви, сколотившего состояние на продаже дешевого алжирского вина в Париже. У Леви было три дочери. Старшая, Маргарита, вышла замуж за Поля Розенберга. Младшие, Мадлена и Марианна, стали женами братьев Ивона и Жака Хельфтов. Если еще добавить Леонса, брата Поля, то можно смело сказать, что в семье Леви-Хельфт-Розенберг было довольно много арт-дилеров, и некоторые из них работали с Пикассо.

Мы разговаривали в маленьком кабинете Жоржа Хельфта, окнами выходившем на Сену. Среди многочисленных фотографий на стене я заметила снимки Борхеса и Брехта, а также черно-белый снимок улыбающегося мужчины в элегантном костюме-тройке. Это был дед Жоржа по отцовской линии, Леон Хельфт, запечатленный фотографом в дверях своего магазина «Старая Бретань». Жорж рассказал о том, где каждая родовая ветвь зародилась. Леви прибыли в Париж из Эльзаса; Розенберги из Словакии; Хельфты – из Польши, которую сменили сначала на Германию, затем на французские Эльзас и Нант, и лишь в середине XIX века переехали в Париж. Вторая мировая война снова заставила многих членов семьи сорваться с места и покинуть Европу. Родители Жоржа иммигрировали в США, когда ему едва исполнилось пять лет. А Леонс Розенберг остался в Париже.

Рассказ Жоржа произвел на меня большое впечатление. Бесконечные скитания родственников, войны, гонения, вынужденные переезды с места на место сложились в моей голове в единую картину, в которой нашлось место и Пикассо, и сегодняшнему Парижу, и печальному звону большого колокола Собора Парижской Богоматери, растревожившему меня утром. История семейств Леви-Хельфт-Розенберг представилась мне неким невероятным контрапунктом к кубистическим работам Пикассо.

И в самом деле, если бы не скитания и предприимчивость еврейских коммерсантов, разве картины Пикассо распространились бы по всему миру? Ведь сам художник редко выезжал за пределы Франции, и в стране его картины появились в официальных музеях только после 1947 года, когда он лично передал несколько из них в дар государству. За границей Пикассо узнали именно благодаря деятельности представителей таких семей, как Леви-Хельфт-Розенберг, которые переезжали из страны в страну. Конечно же, всему этому способствовали и сам Пикассо, и те многочисленные коллекционеры и арт-дилеры, с которыми он сотрудничал, ну разве что за исключением Воллара: Джастин Таннхаузер, продавший в 1914 году «Семью комедиантов» Герте Кениг в Мюнхен, Валентайн Дуденсинг, перепродавший эту же картину Честеру Дейлу в Нью-Йорк в 1931 году, Жермен Селигман, не безвозмездно передавший в 1939 году «Авиньонских девиц» нью-йоркскому Музею современного искусства,