Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973 - Анни Коэн-Солаль

из высшего аристократического общества. В то время этот социальный слой, похороненный революцией, вызвал в обществе всплеск национального сочувствия – как первый класс страны, пострадавший в войне. И граф де Бомон сыграл не последнюю роль в том, чтобы представители этого класса получили поддержку и смогли адаптироваться в новых реалиях. «Члены британской и румынской королевских семей, наследники итальянского и испанского престолов, изгнанное русское дворянство старались тогда держаться вместе, потому что только так могли выжить»{579}. А Пикассо, войдя в их общество и даже на некоторое время закрепившись в нем, просто использовал те возможности, которые получал благодаря этим новым связям.

Все началось с того, что Этьен де Бомон с окончанием войны и наступлением мира решил открыть для друзей свой особняк, чтобы помочь им переключиться на спокойную, беззаботную жизнь, забыть о катастрофах и потрясениях военного времени. Гости графа, собираясь в кругу ценителей искусства и знакомясь с интересными творческими личностями, какими были Пикассо или эксцентричный композитор-авангардист Эрик Сати, получали возможность окунуться в легкую, театрализованную атмосферу, где «в интерьерах, украшенных дерзкими картинами, приглашенные артисты в экстравагантных костюмах разыгрывали необычные представления под странную музыку, помогая гостям расслабиться и почувствовать себя беззаботно и легкомысленно, как они ощущали себя до войны»{580}.

У Этьена де Бомона не было официальных полномочий влиять на художественный вкус своего окружения, он просто делал то, что ему подсказывала интуиция. Подобно последним представителям великих европейских родов, которые стремились увековечить себя посредством проведения памятных балов, он смело выходил за рамки общепринятых вкусов и эпатировал своих гостей, знакомя их со всеми новинками времени. Он был одним из немногих, кто поддержал творчество Стравинского, когда композитора освистали после премьеры балета «Весна Священная», и кто встал на сторону Марселя Пруста после публикации его романа «Путь Свана». Этьен де Бомон в то время был аристократическим эквивалентом буржуа Роже Дютийёля. Он, не раздумывая продал картины художников XVIII века из семейной коллекции, чтобы купить работы Пикассо, Пикабиа, Брака и Гриса. А в 1918 году организовал в Париже, в саду своего особняка, большой джазовый концерт группы афроамериканских военных музыкантов с участием «сорока пяти золотых и серебряных тромбонов». Это было «первое мероприятие, пропагандирующее во Франции джазовую музыку», да еще и в исполнении чернокожих американских солдат{581}.

По словам французского историка Бернарда Фая, субботние встречи у графа были незабываемыми: «В этом огромном, украшенном позолотой салоне с лепниной в стиле Людовика XVI и великолепной мебелью можно было встретить самых удивительных людей. Попадая в этот дом, гости получали королевский прием. Все их время было посвящено только утонченным удовольствиям. И какую бы пьесу, фильм или любое другое развлечение хозяин особняка не предложил их вниманию, все оставляло в их памяти неизгладимый след»{582}.

* * *

Задумав осуществить постановку балета «Меркурий», Этьен де Бомон изначально планировал пригласить в качестве художника Пикассо, а композитором видел Стравинского. Но Стравинский отклонил предложение графа, о чем сообщил ему в своем вежливом письме:

«Дорогой граф! Что мне Вам ответить? Я безгранично восхищаюсь Пикассо и меня невероятно прельщает идея с ним поработать. Но мне, к сожалению, с некоторых пор больше не хочется воплощать свои музыкальные произведения в визуальной форме. Все мои недавние симфонические композиции (которых, по правде говоря, предостаточно) просуществовали слишком мало в этом симфоническом качестве, и потому не запомнились слушателям. Так что, дорогой граф, не сердитесь, но я вынужден ответить отказом на Ваше любезное предложение»{583}.

Этьен де Бомон спокойно отнесся к замене композитора, однако сценографом задуманного одноактного балета «Меркурий» видел только Пикассо.

«…Толчком для этого мифологического балета послужили Ваши рисунки, – признался граф в письме к нему. – Я не хочу смешивать литературу, музыку и хореографию. От Вас я жду просто живых картин. Мифы – универсальный алфавит, понятный каждому во все времена. И в этой постановке я хочу подчеркнуть именно этот момент. Танцор – чистый Меркурий. Поэтому давайте возьмем Меркурия, а не Юпитера или Сатурна. Вам предоставляется полная свобода – делайте что хотите. Рассматривайте эту историю, как пожелаете. Мне от Вас нужны просто эскизы. Я уверен, что Вы, как всегда, придумаете что-то оригинальное»{584}.

* * *

Двенадцатого июня 1924 года, за несколько дней до премьеры, Пикассо, Мясин (приглашенный в качестве хореографа) и Сати (которого Этьен де Бомон попросил написать музыку к балету) наконец-то встретились вместе. Занавес, придуманный Пикассо, был готов. Художник выполнил его в приглушенных бежево-коричневых тонах, изобразив на нем только двух музыкантов – Арлекина с гитарой и Меркурия со скрипкой. Оба персонажа играли на инструментах и танцевали, а над ними словно парил белый призрак.

Премьера «Меркурия», состоявшаяся на благотворительном представлении «Парижские вечера» в театре La Cigale в Париже, вызвала в прессе большой скандал. Часть критиков разгромила спектакль, а часть нашла в постановке свои достоинства. Какой-то анонимный рецензент сообщал читателям о том, что «толпа молодых протестующих попыталась влезть на сцену. Но граф де Бомон воспрепятствовал этому, осадив недовольных зрителей любезной, приветливой улыбкой…»{585}. А писатель Андре Бретон, всегда выступавший за эпатаж, напротив, отозвался о работе Пикассо как о большой победе:

«Хочу выразить свое глубокое восхищение Пикассо, который никогда не боится столкнуться с гневом толпы. В этот раз он снова поразил зрителей дерзостью и гениальностью. Его сценография для “Меркурия” неординарна и свежа. Пикассо, бесспорно, опять показал себя большим мастером, которому нет равных»{586}.

«Меркурий» был первым и последним балетом Пикассо, поставленным вместе с Этьеном де Бомоном. Однако их сотрудничество на этом не закончилось. Граф безоговорочно поддерживал все начинания Пикассо и в течение еще нескольких лет был для него прибыльным источником средств, выплачивая за каждое новое оформление своих балов и светских вечеров по 10 000 франков. Самой последней их совместной работой стала подготовка светского мероприятия «Морской бал», состоявшегося в феврале 1928 года. Для него Пикассо создал полное юмора большое панно размером 2,13 × 2,89 метра. Художник изобразил бога Нептуна с крошечной головой-булавкой, стоящего на трезубцеобразных ногах и удерживающего в руке огромную рыбину, а рядом с ним – коренастого, смеющегося и сияющего Короля-Солнце с ромбовидным животом.

Вскоре после этого события пути Пикассо и Этьена де Бомона разошлись, но эта история уже для другой главы.

Пикассо взял из этого сотрудничества все, что мог. Оно воскресило в нем интерес к декоративному искусству и театральности сюжетов и образов. А граф благодаря дружбе с художником, как это ни странно, приобрел популярность. И это действительно любопытный