Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

– Мильтона…

– Да, он прекрасен.

– Да, он прекрасен.

На станцию они приехали раньше; поезд еще не пришел; они сидели в джипе, опустили стекла и курили в морось. Поезд пришел, как в кино – романтично – разбрасывая клубы пара; будто старинный; Тео чувствовал каждое мгновение, «карпэ диа» – такой прекрасной казалась ему жизнь; дождь, запах железной дороги, встречающие под разноцветными зонтами.

– Вот они, – Грин выскочил из джипа, тоже выстрелил зонтом – черным, блестящим, готическим, и пошел навстречу – двоим: тоненькому невысокому мальчику и парню, худому, длинному, ссутулившемуся будто от дождя, от ветра – от каких-то внешних препятствий; они с военной готовностью протянули руки для рукопожатия; и Тео тоже вылез из машины и двинулся к новеньким.

Закария Ле Бёф был классический еврей – чудесный, смуглый, черноволосый, кареглазый, с тончайшими, как старинные ювелирные украшения, чертами лица, горбатым носом, ямочками на щеках; от него пахло чем-то теплым, нагретым, пряным – инжиром, черносливом, горьким шоколадом; он был в светло-бежевом, с коричневыми крапинками, коротком пальто, сером свитере, светло-желтых, сливочных даже, вельветовых брючках коротеньких, английских, по щиколотку; зонт-трость с ручкой красного дерева, тоже бежевый; серые кеды, прошитые белым, белые носки; такой беззащитный, инфантильный, изысканный, как ребенок-вампир из скандинавского арт-хауса. А Артур словно уже стал его жертвой – такой он был чудной; будто им кто-то управлял; будто он слышал голоса внутри себя всё время; мешающие есть, пить; какие-то колдовские сны про темно-багровое море и серебряные монеты. Еще Артур был очень хорош собою; очень-очень; он был как плитка молочного шоколада – сладкий, смазливый; настолько, что не верилось, что у него есть мозг вообще – не то, что талант; думалось, что он даже чашку чая до своего стола донести не сможет. Темные пышные волосы, с бачками и коком, почти Элвисовскими, брови вразлет, кошачьи глаза, да еще и синие, пухлые губы, кожа золотистая с розовым, как белое вино из разных сортов муската; он был будто диснеевская принцесса, нарисованный, из самых горячечных девчачьих снов; в обычной черной водолазке, темно-синих шикарных джинсах по фигуре, черных сапогах узких, под колено, черной вельветовой куртке с капюшоном; будто спрятался; будто самый обычный; но рука у него теплая, твердая, сухая, с узкими пальцами длинными, как шнурки; хирургическая; Тео понял, что ему почему-то уже очень жалко Артура; такой он откровенно неуверенный в себе – и это так контрастировало с его восхитительной внешностью; эта его сутулость, и ногти на красивых этих руках его все разгрызены.

– Привет. Я Грин Гримм, а это Теодор Адорно.

– Композитор и философ? – спросил Артур. Голос у него глубокий, темный, сладкий, с придыханиями, будто кто-то ночью плывет в лодке, при луне, и говорит тихо-тихо, соблазняет, увозит; Тео понял, что за проблемы у Артура – его очень-очень любят девушки, а ему это совсем не нужно; он другую придумал себе жизнь; и не может теперь ни с чем справиться.

– Художник и садовник, – ответил Тео; Грин же поднял брови – он не понял остроты Артура.

– Артур Сеттерфилд. Военно-полевой хирург… надеюсь.

– Ты за войну?

Артур несчастно улыбнулся. Тео понял, что Артур боится парней – видимо, изрядно ему жизнь попортили, воображая, что он хочет увести всех девушек на свете куда-нибудь, где только торшер оранжевый, тускловатый… Да, такая внешность, наложенная на странные семейные комплексы… лучше быть Рике-Хохолком, чем красивой принцессой, которую никто не любит… так жалко его было; такой яркий человек и так хорошо научился быть тенью.

– Ну… на войне я сделаю всё, что в моих силах.

– Закария Ле Бёф, можно просто Зак, – у Зака голос ясный, свежий и мягкий, вкусный каким-то, – белый тост с мягким сыром и салатом; имбирный чай с медом. Он был таким приятным, Зак; Тео сразу понял, что с ним хорошо дружить; и почему-то чувствовалось, что он математик, такой он был самодостаточный, не то, что Артур; легкая тревожность, беспокойство в нем ощущались, но скорее как у парня, который ждет «зеленый» на светофоре, опаздывая на пару минут на собеседование своей мечты; и хотелось ему помочь, поддержать, пожелать удачи; и если Артур выглядел заблудившимся и обезумевшим слегка от этого; хоть и нашли они их сразу – Грин – с ним ведь не потеряешься; то Зак был как один дома, еще не придумавший план сражения с грабителями. – Я экономист, у меня совсем не много вещей…

– У нас джип, можно было везти всю коллекцию осень-зима галереи «Лафайет», – Грин подхватил их багаж: у Зака – сразу видно, что Зака – в клетку Барберри сумка на колесиках, в которой костюм-тройка, наверное, часы серебряные семейные, ноутбук, пара учебников, носки, ботинки классические, шарфик от «Гермеса» коллекционный, дезодорант, мыло «Снег» от Lush, шампунь, зубные щетка и паста; у Артура же были два черных чемодана, стильных, кожаных, старомодных, будто еще в начале века его предок путешествовал с ними по Европе и через Атлантику; замки, ручки – основательные, бронзовые, потемневшие; «я сам» сразу же схватился Артур, прямо завырывал свой чемодан у Грина – «можешь взять второй» сказал Грин, «ой» Артур отпустил, покраснел сильно, густо, стушевался – ягодное желе; «он всё время такой, – шепнул Зак Тео, – когда стюардессы в самолете чуть не на колени ему падали, и пассажирки первого класса – все скакали по проходу, дожидаясь воздушных ям; я пошутил завистливо, что единственный способ избежать внимания – это самому стать женщиной – просто переодеться и ногти отрастить; он так психанул, что аж слезы проступили; я думал, он в туалет убежит и застрелится там; или заколется; он же как военный имеет оружие – саблю и огнестрельное; пришлось держать его за руку весь полет и рассказывать еврейские анекдоты…» «ты преувеличиваешь» «немного» Закария засмеялся – будто бокал кто поставил драгоценный на стол, богемское стекло; «его красота – это стихийное бедствие, он не может ей управлять; одновременно проклятье и подарок; пара лет спокойной жизни без женщин – и с ним будет всё хорошо; так что война и священничество – это верное решение; интересное, скажем так»…

И только при встрече с Ричи Артур пришел в себя – будто наступил день, и тени уже не мерещатся по углам – «привет, братан» сказал Ричи, они пожали руки и стукнулись локтями ритуально; «тебе от дедушки письмо, и подарки от тети – практически весь один мой чемодан» «ты издеваешься?» «нет; как я мог отказать…» «адская лесбиянка выжрала твой мозг?» «да, прости» – Артур вскинул на Ричи ресницы, улыбнулся, наконец, – улыбка у него была сладкая и тянущая за собой – будто кто-то прошел мимо с чашкой карамельного латте; смотреть на них с Ричи было захватывающе и страшно – как на воздушных гимнастов под куполом цирка – они были одного роста, одного телосложения, врачи; люди-боги из книг Ницше; и Ричи закатил глаза; «ну, пошли» – опять коллекция пледов, наверное; «у Ричи тетя – адская лесбиянка?» прошептал Тео Дэмьену на ухо; тот сжал губы в ниточку, чтобы не расхохотаться, и кивнул, и пока больше Тео ничего не узнал… Зака же доверили Тео и Дэмьену – «мы старшая группа детского сада, – пошутил Дэмьен, – привыкай; наше место в библиотеке, саду, на кухне».

И жизнь пошла своим чередом – отец Дерек раздал письма с заданиями на время поста – кому, сколько и какие молитвы читать и когда, чтобы в очереди у часовни не стоять; но кроме этого, каждый из братьев должен был принять свой обет. К этому отнеслись серьезно, как к выбору выпускного костюма – пошутил Тео; разговоры друг с другом, с отцом Дереком и ван Хельсингом: куча чая, кофе и сигарет. Тео безмерно завидовал Дилану – тот сразу объявил, что уйдет на время поста в лес и будет там жить, приходя только на службу Крестного пути по пятницам и на воскресные мессы. Сам Тео ума не мог приложить, что же ему выбрать. Он пришел к отцу Дереку почти ночью; боялся, что поздно, бесполезно; но отец Дерек знал, с кем имеет дело и прикрепил на ручку двери кабинета лист бумаги с надписью «Всех жду, стучите». Тео постучался.

– Да, да, входи, Тео, – отозвался отец Дерек. Тео толкнул дверь; чудесный все-таки кабинет у него, черно-красно-золотистый; казалось, что красных и золотистых ламп с каждым его приходом всё больше и больше; отец Дерек сидел за столом, за ноутбуком, в резном кресле; черные камни на кресле поблескивали, будто чьи-то глаза подглядывали за Тео, сонные, сытые, драконьи и кошачьи; рыбки шевельнули хвостами; «я сейчас, письмо закончу» Тео кивнул и сел в золотистое кресло у окна; шторы были не задернуты, и Тео смотрел, как дождевые капли стекают по золотистому с его стороны и черному с той стеклу; подумал – хочу быть рыбкой, жить в золоте…

– Да, Тео, что-то решил?

– Вы про обет?

– Если ты просто за исповедью, я надену столу.

– Нет, я по поводу поста… Я полночи не спал, думая, чего же я хочу от этих дней в ожидании Пасхи. К Пасхе я раньше был равнодушен; ну, мне всегда нравилось Рождество; я верю в него, загадываю желания, обожаю подарки, и стою мессу с восторгом; а вот Пасху могу и пропустить; заучиться, заработаться, сделать вид, что это меня не касается… звучит ужасно?