Рассказы о Розе. Side A - Никки Каллен

– Хррр… Не дождешься. Куда нам девать того большого плюшевого медведя, которого мы пьяные с Женей в тире выиграли в Алтон Тауэрсе?

– Мне подарите, – сказал ван Хельсинг, они с отцом Дереком вошли легко и тихо, будто кордебалет из девочек-сильфид – и не сразу замечаешь, что эти призраки – не декорация, а живые танцовщицы. – Обожаю медведей… кофе все пьют. А нас с отцом Дереком не зовет никто.

Все сразу же кинулись делать им с отцом Дереком кофе, давать пирога и кексов; ван Хельсинг сел рядом с Изерли; кекс он ел руками; крошил безбожно; но Тео это понравилось – как-то по-древнеримски, по-настоящему, по-мужски.

– Зачем ты встал, Изерли?

– Я в порядке, сэр.

– Ну, смотри сам. Кстати, через неделю приедут два новых брата. Нужно приготовить им комнаты. Полотенца, комнаты. Всё как всегда.

– Хорошо, сэр.

– А что за братья? – спросил Тео.

– Один – Закария Ле Бёф, он вашего с Дэмьеном возраста: пятнадцать лет; англичанин; математик; сирота; второй постарше, ему восемнадцать; Ричи его знает – Артур Сеттерфилд; они учились вместе; в медицинском; Артур хирург-гений.

Ричи оторвался от созерцания подарков; он так радостно в них копался, что все боялись конца этого состояния – будто ходить рядом с карточным домиком из десяти колод; удивился.

– Тот самый Артур Сеттерфилд? Он разве религиозен? Он прикольный, конечно…

– У него проблемы личного характера, которые привели его… довели, что уж стесняться, – ван Хельсинг хмыкнул, а отец Дерек нахмурился; все сразу поняли, что этот кандидат в Братство до сих пор причина или повод для споров в кабинетах и на пляже.

– Ну, понятно… вы решили, что всё еще не так страшно; что он поддается лечению-спасению-ремонту. Но честно – моя семья давно общается с Сеттерфилдами; и все они чокнутые – это все знают, на них никто не женится и замуж за них никто не выходит; из нашего круга; это всё чревато – у всех Сеттерфилдов всегда проблемы, не поддающиеся решению; у каждого из них своя какая-то очень страшненькая Нарния вместо скелетов в самых пыльных шкафах… они же почти все либо с ума сходят, сидят безвылазно в своих роскошных домах; либо кончают жизнь самоубийством… ха-ха… или это Артур пытается найти третий вариант, – мысль об Артуре, видимо, насмешила Визано; он сразу стал сам собой – Барни Стинсоном – и фыркнул; и поскольку раскачивался на стуле всё это время, пока говорил, то чуть не упал; все аж вздохнули, разочарованные, как в театре – герои вот-вот поцелуются, и тут входит скучная старшая сестра с рукоделием.

– Визано, помолчи, – сказал устало отец Дерек; Визано это не расстроило ничуть, он поднял брови, собрал подарки в один пакет – большой, с пластинкой; встал и пошел к Джемме варить себе еще кофе.

– Кофе, кофе, – сказал Изерли, – надо бы завтрак нормальный приготовить; ветчину, бекон, омлет с помидорами и зеленью… оладьи, – и порозовел слегка, будто согрелся после холодного душа, – пошли, Тео, поможешь?

– И я, можно? – спросил Дэмьен, и Грин пошел с ними. Кухня была в порядке; Тео боялся, вдруг где тряпку мокрую забыл, и теперь она разложилась на молекулы сероводорода; но всё было хорошо; Изерли завел тесто на оладьи, командовал готовкой омлета, размахивая лопаткой; кричал что-нибудь, и все подхватывали – в Братстве было полно шуток-самосмеек – фраз из кино, в основном; Грин с Дэмьеном чистили помидоры для начинки омлета; Тео жарил грибы и сосиски; и было хорошо. На запахи подтянулись прочие; сосиски и оладьи съедались прямо со сковородок; Тео слазил в святая-святых – в погреб – за медом, кленовым сиропом и еще малиновым вареньем для оладий; заварили чай – черный, смесь эрл-грея и дарджилинга. Разговоров только и было, что о новых братьях. Все были оттаявшие, расслабленные, живые, свободные; Тео вдруг понял, в чем дело – наконец-то – все всё про всех знают; потом уже Грин расскажет ему, летом, как прибежал накануне концерта, к ван Хельсингу, испуганный тем, что увидел – морем, погруженным во мрак, Трэвисом, их договором с Ричи; «и что ван Хельсинг?» они лежали на пляже, – лето выдалось отличное, жара и дождь чередовались, как хороший плейлист на радио, – ночью, пили глинтвейн из тамблеров и смотрели на звезды; и море слушало их разговор, как кот на коленях дремлющий; «у ван Хельсинга стало такое странное лицо; такое… закрытое… будто я вошел в его кабинет, а он в это время плакал или траву курил; потом он сказал, что вы здесь – ты, Изерли и Ричи – должны сами с этим разобраться; это ваша Темная Башня; но мне было так страшно, Тео, как от фильма Хичкока или раннего Шьямалана; и я рассказал Йорику; сразу после нашего выступления, в гримерке; Йорик только крылья снял, позвал всех ребят; и я рассказал им; и мы решили сдать билеты и купить новые; сразу заказали по телефону всё… и приехали; а уже всё случилось»; звезды мигали, будто пленка старого кино; и Тео подумал – а ведь Грин знает, как я умру… И теперь вот все сидят на кухне, будто дел никаких ни у кого не было своих – чистят овощи, картофель, рыбу – завтрак плавно перетек в обед; резали лук, зелень, фрукты, следили за бульоном, соусом, морсом; мыли посуду; накрывали стол; а потом все дружно сели обедать – дверь в сад была открыта, и уже можно было подглядеть за краешком трудов Тео: арку с гирляндой, горшки, клумбы вдоль расчищенной дорожки – все с тонкими, как кружево ручной работы, ростками; все спрашивали его, каким он будет, розарий; секрет-секрет, отвечал Тео, довольный собой, постукивая ложечкой по зубам; все стали придумывать, какой сад их ждет – клумбы в форме сердечек, надписи из роз «Айснер гений» «Хочу быть твоей Тенью!» «Спайдерлюбовь» – и пылающее сердце», отец Дерек стукнул по столу ладонью: «ну-ну, без богохульства, вы же гордость католической церкви, а ведете себя как панкующие подростки»; мы большая семья, подумали все – наконец-то…

За несколько дней до Великого поста приехали новые братья; они приехали вдвоем; в одном купе даже, наверное; и поезд пришел днем, не ночью; всё по-другому, не так, как у Тео; шел мелкий серый дождь; встречать их с Грином вызвался Тео; ему хотелось увидеть их первыми – они же были после него; теперь он старше их, теперь он из Братства, а они новички; ему хотелось увидеть их в начале пути, на перроне, и потом смотреть, как они меняются; себя ведь он не видит; Грин с удовольствием согласился. Все в Братстве были ужасно заняты своими делами – перед Великим постом будто с ума посходили: Изерли натирал полы на коленях, будто голландская хозяйка времен Вермеера; Дэмьен не выходил из библиотеки, как доктор Джекил какой; Роб и Женя осваивали мудрости кун-фу, медитировали на пляже в немыслимых позах; Дилан практически исчез из замка, приходил только есть – весь в репьях и грязи, будто искал в лесу что-то важное, улику или просветление; из кабинета ван Хельсинга не доносилось ни звука, и только клубы дыма сигаретного вываливались; Тео поддерживал общий настрой и проводил всё свое время в саду; там он, правда, рисовал, в основном, и тоже курил.

– Что ты там делаешь в саду? Выкладываешь разноцветными камешками поэму Мильтона? – спросил Грин в машине по дороге на станцию.

– Читаю, размышляю, рисую, курю…

– Звучит здорово… а розы там есть?

– Давно уже. Я их всячески выхаживаю, но тут такая почва роскошная… мне кажется, я сделал для них всё, что мог – теперь они как подростки – сами принимают решения, ошибаются или напротив – я не знаю… я могу только смотреть и стараться не причинить вреда.

– Ааа, тогда нормально, а то я боялся, что у тебя не выходит, вот ты и торчишь там вместо бильярда и библиотеки.

– Как ты думаешь… что за проблемы у Артура? Он – новая радость Ричи?

– Вряд ли… я его прогуглил. Они в одной весовой категории. Учились вместе, на одном потоке, причем пару работ Артур написал и защищал под руководством дедушки Визано. И семья у него очень богатая… знаешь, такая, что даже не упоминается в светской хронике – они замкнуты и никуда не выходят. Можно найти в интернете их дома, их украшения, картины из их частных коллекций, но не фотографии членов семьи, только парадные портреты.

– Как ван Хельсинги.

– Ну да.

– Мне всегда жалко, что ван Хельсинг принадлежит только нам – когда он заходит в комнату, дух захватывает – сколько бабла на нем могли бы заработать в Голливуде и модном доме «Прада», например…

– Да не говори… кстати, на своем портрете Артур Сеттерфилд весьма недурен.

– Что-то романтичное или роковое?

– Ну… слащаво-рыцарское…

– Типа прерафаэлитсткое?

– Ну да. Глаза темные огромные с тенями, губы как цветок.

– Ого. У вас что, в группе период рок-баллад?

– Да вот взялся образовываться, и читаю всё английское – Шекспира, «озерную» школу, Шелли, Байрона, Одена…

– Мильтона…

– Да, он прекрасен.

– Да, он прекрасен.

На станцию они приехали раньше; поезд еще не пришел; они сидели в джипе, опустили стекла и курили в морось. Поезд пришел, как в кино – романтично – разбрасывая клубы пара; будто старинный; Тео чувствовал каждое мгновение, «карпэ диа» – такой прекрасной казалась ему жизнь; дождь, запах железной дороги, встречающие под разноцветными зонтами.