Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

же забирались письма и заявления, которые накапливались в течение дня в специальном почтовом кармашке, подвешенном рядом с кормой. Тут же висел список всех тех, кто в данный момент содержался в камере – ФИО и дата рождения.

– Тебе можно садиться за эти два стола, – указала Яна на большие столы. – А вот за эти нельзя.

– Они для стариков? – догадалась я.

– Да, для стариков… Завтра «старшая по кухне» найдет тебе место в шкафу – для посуды… Продукты лучше держи у себя под шконарем. А место в холодильнике тебе дадут. Да, и после отбоя на кухне сидеть нельзя!

«Ну ладно…» – подумала я, искоса взглянув на нескольких женщин, сидящих за столом для стариков…

Напоследок Яна спросила, записывая в тоненькую тетрадь мои ФИО, дату рождения и статьи:

– С какого дня ты на «шестерке»?

– С первого марта…

– Да, ты сидишь больше полугода… Значит, «генералить» тебе не надо… Но те, кто до года – у нас дежурят. Ты сама будешь дежурить или продавать?

– Что продавать?

– Дежурства. Одно дежурство стоит три пачки сигарет. Любых.

А… Ясно. Я уже слышала, что в больших камерах царят реальные товарно-денежные отношения. Все можно купить и продать. Особенно за сигареты…

Убираться мне не улыбалось. И не потому что я белоручка и лентяйка. Просто за свое житье-бытье на спецах я поняла, что уборка камеры у меня получается хуже некуда. Мою уборку постоянно критиковали и обсмеивали. В общем, едва терпели. И я была уверена, что в большой камере я точно облажаюсь, и еще неизвестно, как мне это отрикошетит! Нет, лучше не рисковать…

– Да, я буду продавать!.. Но у меня пока нет сигарет… Мне нужно их заказать…

– Ну ладно… Завтра разберемся. А пока все, ложись спать… После отбоя нужно лежать на спальном месте. Ходить по камере нельзя.

«Гмм…» – подумала я, глядя на снующих вокруг меня женщин…

Все то время, пока Яна водила меня по камере, у меня в голове крутилось: «Нет, я не смогу здесь находиться! Здесь так много людей! Здесь так шумно! Я не выдержу! Мне нужно вернуться обратно…» Но внешне я старалась держаться изо всех сил и делать вид, что совершенно спокойна… Однако перед тем, как лечь спать, я попросила Яну найти Инну Сальцевич и спросить, могу ли я подойти на пару минут?

Яна пошла, спросила, а потом провела меня к спальному месту Инны. Та приветливо пригласила меня присесть:

– Как тебе тут? Норм?

– Ну не знаю… Слушай, скажи, а я смогу как-то попросить перевести меня обратно на спецы?

– Можешь попробовать. Написать заявление. Если тебе действительно это надо. Но подумай… Здесь неплохо.

– То есть ты бы никогда не ушла в маленькую камеру?

– Поверь, у меня был выбор. И не раз! И я, конечно же, выбирала большую камеру. Но у каждого свои запросы…

«Так, что же мне делать…» – в голове моей роятся и кружат обрывки разных мыслей и сведений… «Ну я дубина! – вдруг осеняет меня. – Тут же должны быть телефоны!»

– Инна, скажи, а тут есть «та самая вещь»? – я делаю многозначительное ударение на последних словах, вспомнив поучения Тамары – никогда не называть телефон словом «телефон».

Инна улыбается:

– Да, есть… Когда придет время – тебя сами позовут…

И в этот момент я решаю больше не рыпаться и принять этот поворот в своей судьбе. Таким каков он есть. Принять то, что меня перевели в большую камеру. В первую очередь – ради телефона…

И прежде всего, мне нужно попробовать заснуть. Я легла, привычно накрыла глаза куском черной ткани, заткнула уши берушами, но, несмотря на все эти манипуляции, так и не смогла сомкнуть глаз. Во-первых, после размеренного полусонного существования на спецах – весь этот переезд стал для меня очень мощной встряской. Нервное возбуждение никак не проходило, и спать мне ничуть не хотелось, хотя я чувствовала себя очень уставшей. А во-вторых, камера была наполнена оглушающими звуками бурной жизни. Со всех сторон доносились громкие голоса и смех, мимо меня с громким топотом проносились люди. Пол у моей головы нещадно трещал и скрипел. И общая какофония вовсе не думала стихать…

Едва я начинала дремать, как меня будоражили все новые взрывы голосов и звуков. Так я и лежала без сна, пока вдруг не услышала, как открывается корма, и дежурка кричит: «Подъем!» Ого! Вот и шесть часов утра! В камере зажегся общий свет, и вокруг меня снова забегали люди. Я поняла, что мне лучше встать, тем более Яна еще вчера предупредила, что дежура особенно строго следят за теми, кто спит близко к дверям. Мол, «не лежи после подъема под одеялом»… Я встала крайне разбитая и вялая. Но надеялась, что за день я так устану, что потом уж точно смогу заснуть…

Но еще несколько дней мне не удалось нормально поспать, и вот по какой причине. Напротив моего места обитала девчонка лет двадцати, которую все звали по фамилии – Краснюк. Она с самого начала стала вдруг пристально на меня таращиться, что бы я ни делала, чем бы ни занималась. Я же старалась вообще на нее не смотреть. По ее виду и поведению я поняла, что это не совсем нормальный человек. Вернее, совсем ненормальный! Ее волосы были взъерошены, глаза блуждали, изо рта текли слюни, руки ходили ходуном в диких судорогах. Она бегала по камере, дергая себя за волосы, громко и бессвязно выкрикивая: «Пауки! Пауки!» Раскачивалась, сидя на своей постели. Иногда билась головой о стены.

И в один прекрасный момент, увидев, как я складываю свои вещи, вдруг бросилась на меня с кулаками: «Это моя куртка! Отдай!» Но схватить меня она не успела – на нее вдруг налетели три-четыре девчонки, повалили на пол и скрутили. Видимо, за ней велось пристальное наблюдение. Краснюк дико заверещала, стала отбиваться, попала кому-то в нос, брызнула кровь. Ее стали пинать и мутузить и даже закричали: «Тащите веревки!»

Сказать, что я испугалась – ничего не сказать! Еще ни разу за все время в тюрьме на меня не посягали физически! Никто даже пальцем не притронулся. И вдруг – такой замес! С этого момента я стала бояться нападения этой чокнутой Краснюк. И мне было особенно стремно ложиться и засыпать по ночам. Ведь если я засну, то буду совершенно беззащитна перед этой сумасшедшей. Ночью-то ее не успеют остановить… Иными словами, первые ночи в общей камере стоили мне немалых нервов…

Позже Краснюк как-то плавно потеряла ко мне интерес, и я