Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

боролись за смену меры пресечения, засыпая вышестоящие органы лавиной жалоб и ходатайств. Невысокая, с длинной косой ниже пояса, лет тридцати, она казалась воплощением стойкости и несгибаемости. У нее был тот тип лица, на котором будто бы застыла вечная улыбка. Зарубина улыбалась, что бы вокруг ни происходило… И когда при том пресловутом обыске из туалета «ушел» ее телефон, она лишь усмехнулась. Типа подумаешь! И действительно, «подумаешь»: достаточно быстро Ирка получила уже новую трубку.

В принципе, в тюрьме заиметь мобильник мог любой – были бы деньги. Смартфон с доступом в интернет стоил 70 тысяч рублей. Телефон с кнопками – так называемый «фонарик» – 35–40 тысяч.

Львиную долю телефонов продавали сами сотрудники СИЗО. Это был совершенно рутинный, но дико прибыльный бизнес. Телефоны продавались заключенным, потом время от времени отшманывались, потом снова продавались. С гигантской маржой.

Деньги за телефоны переводились родными и близкими заключенных на указанные банковские карты. А однажды я услышала о более «шпионском» способе транзита. Как-то разговорилась в автозаке с женщиной, которая до своего ареста помогала своей подруге, сидевшей в «Печатниках». И вот как эта женщина «организовывала» для подруги телефон: ей пришло сообщение с указанием, что она должна положить телефонную трубку и деньги в пакетик, а пакетик засунуть под такую-то коробку, лежащую на улице у такого-то угла, недалеко от сизошной ограды. Она так и сделала, и уже вечером подруга позвонила ей из камеры. Телефон благополучно попал к адресату.

И да, дикой иронией стало то, что эта женщина очень скоро уже сама угодила в тюрягу. И уже сама озаботилась тем, как же ей достать трубку. Но, как я потом убедилась, это было достаточно распространенным явлением. Многие из тех, кто так или иначе носил своим родным и друзьям передачки, заказывал им продукты и так далее, впоследствии сами оказывались в местах не столь отдаленных… А вот почему так происходило – вопрос…

В общем, в 2016–2017 годах раздобыть телефон на «шестерке» было лишь вопросом денег. Но достаточно больших. Если ты хотел иметь свою трубку, ты должен был быть готов выкладывать по 40–70 тысяч весьма регулярно. Такое могли позволить себе единицы. И Зарубина как раз-таки входила в их число.

Она была сестрой главного обвиняемого по их делу. Того самого знаменитого владельца бутиков Cartier. И эта компания взяла на себя полное содержание всех посаженных в СИЗО сотрудников. Полную оплату любых расходов – будь то адвокаты, продукты питания, книги, спортзал, мобильная связь – все, что душе угодно. При таком раскладе отшмонанный телефон действительно был лишь временным неудобством…

Еще один канал поступления телефонов в камеру был через «дороги». Поставщиками в большинстве таких случаев выступали те, кто отправлялся на этап и хотел сбыть свою трубку, которую неизбежно бы отшмонали где-нибудь на пересылке, или же в самой колонии. А так человек хотя бы мог неплохо заработать.

Чаще всего трубки приходили от пацанов. Вот уж у кого не переводились телефоны, так это у них! Они привозили трубки с «выездов», получая их от арестантов из «черных» СИЗО, приносили со «следки» от адвокатов. И благополучно проносили их в камеры, так как их почти не обыскивали на входе, на «сборке». Причем по очевидной причине – личными досмотрами там занимались сотрудницы-женщины. Они тщательно обыскивали женщин, но не притрагивались к пацанам. И те, получается, шли по «зеленому» коридору, минуя ручные досмотры, зачастую заряженные техникой по самые уши. Хотя пронести что-то через «сборку» было и так не очень сложно любому бывалому сидельцу.

«Сборка»

Впервые я услышала о «сборке» еще на спецах от Тамары Репиной. Она рассказывала об этом месте как об одном из самых жутких на «шестерке». «Там так ужасно, так ужасно!» – все повторяла она. И очень радовалась, что нам, обитателям спецов, не нужно было проходить через эту самую «сборку».

Но жители общих камер были вынуждены проходить через нее всякий раз, когда их заводили или выводили из корпуса. То есть путь в камеру был не прямым, а «транзитным». И мог растянуться во времени до бесконечности.

Находилась «сборка» на минус первом этаже, то есть, по сути, в подвале. На том же уровне что и карантинные камеры. Попадали на «сборку» через небольшой предбанничек. Там за окошком сидел сотрудник и следил за всеми входящими и выходящими людьми. Дальше шел обыкновенный учрежденческий коридор с кабинетами во все стороны. Один конец коридора был отгорожен решеткой – там находились две совершенно одинаковые камеры, где запирались заключенные. Каждая представляла собой прямоугольник примерно в двадцать пять квадратных метров. Высоченный потолок, под потолком, напротив двери – узкое окошко. По периметру вдоль стенок – пристроены деревянные лавки. У самой двери – туалетный отсек, загороженный пластиковыми хлипкими стенками. На первый взгляд, мало отличающееся от любой тюремной камеры помещение. Но это на первый взгляд…

Однажды после моего перевода на общий корпус я возвращалась со «следки». И вместо того, чтобы отвести в обратно в 107-ю, меня отправили на «сборку», в одну из этих «сборочных» камер.

Едва я вхожу в камеру – на секунду замираю как вкопанная. Потому что не знаю, куда ступать дальше. Весь пол покрыт слоем грязи, шелухи от семечек и окурков. Однако понимаю, что вот так стоять неизвестное количество времени тоже невозможно. И начинаю осторожно ходить по периметру. Стараясь ни до чего не дотрагиваться. О том, чтобы сесть на лавку, даже и речи не может быть! Потому что грязью покрыт не только пол, но и все остальные поверхности: лавки, стены, перегородки туалета. Все покрывает серый жирный слой копоти. Визуальную грязь дополняет острая вонь из туалета и от застоявшегося табачного дыма. Представьте себе худший вокзальный сортир времен позднего СССР и умножьте это на сто. Вот в каком состоянии была эта камера! Что очень странно, особенно на фоне того, с каким рвением чистились и драились все остальные помещения в данном СИЗО.

Стены были покрыты различными рисунками и надписями. Почти всплошную – до того уровня, куда могли дотянуться человеческие руки. Номера хат, имена, ауешные[12] лозунги, жалобные стихи, приветы всем подряд. И множество сообщений о том, кто на какую зону едет. Дело в том, что человек, отправляющийся на этап, должен был долгие часы куковать на этой «сборке». В ожидании этапной машины. И только когда приезжал «зеленый» фсиновский КАМАЗ, заключенный наконец узнавал, куда его этапируют, на какую именно зону. По правилам, сложившимся еще в сталинские времена, этапируемому запрещалось знать о месте назначения. А