Девочка и тюрьма. Как я нарисовала себе свободу… - Людмила Владимировна Вебер

выбрались наружу где-то без пятнадцати пять. Едем по Шоссейной улице, и конвоиры начинают дискутировать, успеем ли мы за пятнадцать минут добраться до психиатрической больницы имени Алексеева, где обычно проводятся все уголовные «пятиминутки»? Больница вроде бы находится от «шестерки» не так далеко. Где-то тут же, в юго-восточных краях Москвы. Но они быстро решают, что ни за что не успеем! «Старшой» Николай звонит начальству, докладывает, что на «пятиминутку» мы не успеваем. Выслушивает дальнейшие указания. И… вместо того, чтобы отвезти меня обратно в СИЗО, от которого мы толком даже не отъехали, мы мчим в город. В центр! Николай как-то виновато поясняет:

– Мы не можем сейчас вернуться – видала же, какая очередь! Опять встрянем часа на три… А у нас дела… Ты в конторе посидишь пару часов, а потом мы вернемся, и тогда обратно на «шестерку»…

Ну от меня-то вообще ничего не зависит, думаю… Оставалось только вздохнуть и принять все как есть…

«Конторой» конвоиры называли Тверской СО, куда меня когда-то привезли после ареста. Я сразу узнала эти коридоры-холлы, хотя и была тогда в помраченном состоянии. Это был тот самый «обезьянник». Казалось, что прошло уже сто лет с того памятного момента. Я прислушалась к себе и поразилась – насколько же я за эти полгода внутренне изменилась! Словно тогда здесь находился совсем другой человек, а не я! Я вспомнила свое ощущение вселенского ужаса от этих стен, от этой атмосферы, и внутренне усмехнулась. Сейчас я ничего уже не чувствовала! Звенящая пустота – вот что было у меня внутри…

Меня посадили не в камеру с матрацем, как тогда. А в треугольную клетку, где-то в самых дальних глубинах «обезьянника». Николай запер клетку на замок, пообещал вернуться как можно скорее и умчался прочь. Я равнодушно осмотрелась. Здесь царил полумрак, и вокруг не было ни души. В клетке, вдоль «катетов», были вмонтированы железные лавки. Ну что ж, думаю. Надо воспользоваться тем, что меня оставили совершенно одну, и хорошенько отдохнуть от народа. От постоянно окружающих меня то заключенных, то людей в форме.

И я действительно отдохнула за те пять часов, что мне пришлось пробыть в этой клетке. Позанималась, подремала, порелаксировала. И действительно расслабилась. Внутри меня словно что-то разжалось. Я ощутила тогда, каким, оказывается, невероятным грузом для моей психики является круглосуточное пребывание среди людей, причем не очень дружески ко мне настроенных. Я, конечно, старалась об этом не думать, не замечать этого. Старалась обманывать себя. Делать вид, что все нормально. Но в тюремной жизни не было ничего нормального! Жить в паре сантиметрах от кучи народа, да еще круглые сутки! Когда даже находясь в туалете – ты все равно рядом со всеми. В тех же паре сантиметрах. Ведь все это – смертельно опасно для человеческой психики! Я грустно подумала: «Сколько же я еще продержусь, пока не слечу с катушек?»

А на экспертизу меня привезли на следующий день. Конвоиры – ну ничему не учатся! Опять приехали поздно, около трех. И конечно же, мы опять долго простояли у ворот. До половины пятого. Но они решительно настроились добраться до места назначения до пяти, поэтому водитель погнал как сумасшедший. Врубив мигалки, врываясь на встречные полосы, лихо вписываясь в повороты. Скорость была невероятная.

Меня в заднем отсеке болтало немилосердно, и я изо всех сил цеплялась то за лавку, то за решетку на двери. Но на одном из ухабов не удержалась: руки соскользнули, меня швырнуло вниз. И я шмякнулась на пол, ударившись при падении о лавку. Со всей дури! У меня аж в глазах потемнело. Боль невероятная! Я осторожно села, попыталась вздохнуть. С трудом, но получилось. Но при вздохе – какая-то очень непривычная боль в районе легких. Ну все, думаю, наверное, ушиб ребра, или в худшем случае – треснуло…

Так и вышло. Это был перелом нескольких ребер, как позже показал сделанный на свободе рентген. И заживали они почти полгода. Кожа над ребрами сначала посинела, потом – пожелтела, а полностью синяк сошел месяца через два. Очень долго я ощущала при движениях и свои легкие, и свои ребра. Но помня, что единственное лечение при такой травме – вовсе не гипс, а время – даже не стала обращаться к сизошным медикам, понимая какие они дивные «профессионалы». «Что они сделают? Ничего… Да я сама виновата – надо было держаться получше!» – рассуждала я, надеясь, что все заживет само собой. И, к счастью, все зажило…

Врачиху, которая должна была проводить психиатрическое освидетельствование, мы застали на выходе из больницы. Она, в пальто, с сумкой, шла на парковку. Николай как-то умудрился ее засечь, остановить и убедить вернуться в кабинет. От машины к зданию мы все неслись настоящим галопом.

Таким образом, буквально через минуту в медкабинете нарисовалась следующая мизансцена. Врачиха, все в том же пальто, сидит за своим столом. Слева и справа от нее – молодые парни, тоже в уличных куртках. Видимо, обязательные члены психиатрической комиссии. Консилиума. Один из них присел на стул, другой стоит у двери, одной ногой почти наружу… Я – ровно так же, в верхней одежде, в шапке – сижу напротив, на стуле. Одной рукой пристегнута к Николаю. Спешка ничуть не скрывается – все жаждут уложиться в пару минут и побыстрее отсюда свалить.

Меня спрашивают о школьных годах, о кружках, которые я посещала в детстве, о хобби… Просят отнять от ста семь, потом еще семь и так еще несколько раз. Я стараюсь, считаю – и отвечаю правильно… Показывают цветные квадратики, просят назвать самый любимый и самый нелюбимый цвета. Я называю желтый как самый любимый и черный как нелюбимый. Никто даже не уточняет, а почему же я тогда одета во все абсолютно черное? Я же действительно просила передавать мне только черные вещи – из-за практичности, из-за нежелания пачкать другие цвета тюремными воспоминаниями. И черный для меня стал цветом тюрьмы – потому и самым нелюбимым…

Задают еще несколько таких же викторинных вопросов – и… экспертиза закончена. Как я потом прочла в обвинительном заключении, на этом «собеседовании» я была признана вменяемой и отвечающей за свои действия…

В моем случае все заняло несколько минут. Действительно «пятиминутка». Хотя некоторые побывавшие на подобной экспертизе, рассказывали, что их допрашивали часа по два-три. Причем в нескольких кабинетах, у разных специалистов. А про «любимые цвета» ходила байка, что ни в коем случае нельзя называть любимым красный цвет. Так как это цвет крови.

Но сколько бы эта экспертиза ни длилась, она была сущей формальностью. Фикцией в чистом