Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

Игоря в отношении древлян, и возвращение с малой дружиной за дополнительной данью[1042]. Стремление князя собрать больше, чем собирал Свенельд особенно просматривается в сообщении ПВЛ: "и примышляше къ первой да[н]и [здесь и далее выделено нами. — В.П.], и насиляше имъ и мужи его"[1043].

Известные параллели древнерусскому сюжету можно найти и в Саге о Харальде Серая Шкура[1044]. Отправившись вместе с войском в Трандхейм, Харальд и его братья "не встретили там никакого сопротивления. Они собрали там налоги и подати и все доходы конунга и заставили бондов заплатить большой выкуп, так как конунги долгое время получали мало денег с Трандхейма, пока Хакон ярл был там с большим войском и воевал с конунгами. Осенью Харальд конунг отправился на юг страны с большей частью того войска, которое было оттуда, а Эрлинг конунг со своим войском остался. Он донимал бондов большими поборами и сильно притеснял их, а бонды очень роптали и плохо переносили эти тяготы. Зимой бонды" собрались большой ратью, убили Эрлинга "и много народу вместе с ним"[1045].

Существенным недостатком отечественной историографии даннических отношений Киева с подвластными "племенами" конца IX — первой половины X в. является попытка рассматривать их сквозь призму внутригосударственных, либо внутриславянских отношений. На самом же деле это были отношения между завоевателями-варягами и подчиненными восточнославянскими и финно-угорскими племенными союзами, по характеру ничем не отличавшиеся, например, от отношений между скандинавами и населением Финмарки. Для варяго-русов, а потом и для русо-полян, и простое население, и знать подданных племен — смерды-данники[1046].

Конечно, часть местной знати включалось и во внешнюю торговлю, и в грабительские походы, и в прииск данников, что взаимосвязано. Однако полученный прибавочный продукт использовался не для закабаления соплеменников, а для повышения все того же социального престижа, как было и в Скандинавии[1047]. При этом объектом эксплуатации становились соседи, ближние и дальние. Сама структура восточноевропейского экспорта, в котором ведущую роль играла работорговля, предусматривала внешние акции, внешнюю эксплуатацию. Обращение в рабов соплеменников, и тем более массовое выставление их на продажу на чужеземных рынках, в тех условиях мало реально. Долговое рабство в X в. делало первые шаги, став сколько-нибудь заметным явлением в наиболее развитых регионах Руси не ранее, видимо, второй половины столетия[1048]. Поэтому знати, чтобы получить товар для торговли, следовало сначала отправиться в военное предприятие. А для успеха такового — заручиться поддержкой соплеменников.

Союз отдельных представителей местной знати с пришлыми предводителями варяжских дружин был возможен. Но не в плане совместной эксплуатации соплеменников этой знати, а в плане организации совместной эксплуатации других племен и народов.

* * *

Особняком стоит мнение, не популярное ни в дореволюционной, ни, тем более, в советской, историографии, о завоевании восточных славян варягами. Например, по мнению К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина, на севере Руси норманнские князья были посредниками, "третейскими судьями" в разрешении межродовых и межплеменных противоречий, а на остальной территории страны — завоевателями[1049]. Напротив, Б.А. Рыбаков очень осторожно намекал на возможность норманнского завоевания в отношении северных восточнославянских земель[1050]. Более определенную позицию занял М.А. Алпатов, предпринявший попытку рассмотреть сообщения летописи о "призвании" и деятельности варягов в Восточной Европе в общем контексте взаимоотношений норманнов с другими европейскими народами и странами того времени. В результате тщательного научного анализа он пришел к обоснованному выводу, что действия норманнов в Восточной Европе по своему характеру ничем не отличались от их действий на остальной части Европейского континента: 1) норманнов никуда и нигде не приглашали; они приходили сами с помощью военной силы; 2) норманны не принесли с собой государственности ни одному народу; 3) ни одна захваченная территория не осталась норманнской; в силу своей немногочисленности они быстро растворились в местной среде[1051].

Думается, М.А. Алпатов был весьма близок к истине. Сама геополитическая ситуация в Европе "эпохи викингов" свидетельствует в пользу силового решения проблемы. Договоры, конечно, не исключались. Однако если можно было добиться цели оружием, переговоры становились излишними. Да и наивно было бы полагать, что норманны, ставшие в описываемое летописцем время "божьим бичом" Европы, доходившие до Испании и Сицилии (радиус их действий достигал до 3000 км.[1052]), на севере Восточной Европы, у себя под боком, ограничились мелкими наездами на туземные племена, торговой деятельностью и службой в качестве наемников у восточнославянской и финской знати[1053]. Это тем более маловероятно, если учесть важность Волжского, а затем и Днепровского путей для поступления на Север Европы благородных металлов и предметов роскоши (т. е., "престижных товаров").

Источники, если их внимательно прочесть, содержат указания на насильственный характер действий скандинавов в Восточной Европе. Так, древнейшие наши летописи историю славяно-скандинавских отношений открывают рассказом о взимании дани варягами с ряда восточнославянских и финно-угорских племен. Особенно красноречиво известие Н1Л: "… И дань даяху Варягомъ от мужа по белеи веверици; а иже бяху у них, то ти насилье деяху Словеномъ, Кривичемъ и Мерямъ и Чюди"[1054].

По мнению А.А. Шахматова, сказание о призвании князей имеет новгородское происхождение и появляется в Новгородском своде 1050 г., тогда как в Древнейшем киевском своде оно отсутствует. Восстановленный им текст древнейшего свода 1039 г. прямо указывает на покорение и северных, и южных восточнославянских племен варягами: "В си же времена Словене и Кривичи и Меря дань даяху Варягомъ от мужа по белеи веверици; а иже бяху у нихъ, то ти насилие деяху Словеномъ и Кривичемъ и Мери; и отъ техъ Варягъ прозъвашася Новъгородьци Варягы, прежде бо беша Словене. И бысть у нихъ кънязь, именемъ Ольгъ, мужь мудръ и храбръ. И начаша воевати вьсюду и налезоша Дънепръ реку…"[1055]. Конечно, любая реконструкция условна и не может быть использована сама по себе как доказательство. Другое дело, когда такая независимая реконструкция накладывается на систему доказательств.

И.Я. Фроянов обратил внимание на известия Новгородской IV летописи, согласно которым Рюрик и братья, придя на зов чуди, кривичей и словен "начаша воевати всюды"[1056]. Он отмечает явную несогласованность рассказа о призвании Рюрика в качестве "нарядника", обязанного "володеть, рядить и судить в правду", с известиями о его приезде в окружении большой дружины и начатых им войнах "всюды", предполагая, что конунг прибыл для оказания военной помощи словенам, которая была "довольно эффективной, что и побудило… конунга посягнуть на местную княжескую власть"[1057]. Думается, что рассматриваемый фрагмент можно интерпретировать и как свидетельство насильственного утверждения варягов на севере Восточной Европы безо всякого призвания или приглашения в качестве союзника одной