Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

точка зрения? Несмотря на свою популярность, она является результатом не столько анализа источников, сколько следствием логических умозаключений, вытекающих из интересов общей авторской концепции. Попытаемся обратиться к конкретному материалу, восполняя острую нехватку отечественных источников сравнительно-историческими параллелями. Наибольший интерес представляют западнославянские и скандинавские традиции, в стадиальном и этнокультурном плане являющиеся наиболее близкими восточнославянским.

* * *

Прежде всего, вызывает возражение сама постановка вопроса о союзе варягов и местной знати с целью совместной эксплуатации населения Новгородской земли. В ней видится серьезное нарушение исторической перспективы. Знать в то время (в условиях не изжитых родоплеменных связей) еще не оторвалась от основной массы населения. Для поддержания и оправдания своего социального статуса она должна была нести то же бремя расходов, что и соплеменники, в размерах, соответствующих своему статусу.

О том как обстояли дела в отношении уплаты дани (которая на Руси до конца Х в. была "внешним побором"[999]) между знатью и соплеменниками, имеется любопытное известие, не привлекавшееся до недавнего времени[1000] должным образом для решения рассматриваемого вопроса. В "Орозии короля Альфреда" конца IХ в. содержится уникальная информация о плавании в Биармию Оттара, записанная со слов последнего. (Полагают, что он принадлежал к норвежской знати, и первым открыл путь в Белое море и Биармию[1001]). Помимо прочего, Оттар дает королю сведения о своем хозяйстве и взаимоотношениях с "финнами" (лопарями[1002]). "Он был в числе первых людей… страны: хотя у него было всего двадцать голов крупного рогатого скота и двадцать овец и двадцать свиней; а то не многое, что он пахал, он пахал на лошадях". Кроме того, ему принадлежало 600 "прирученных оленей" и "он был очень богат тем, в чем состоит для них богатство, то есть дикими животными"[1003]. Однако, основной доход Оттара состоял из "податей", которые туземцы ему платили "каждый… согласно его происхождению"[1004]. Причем из контекста следует, что чем знатнее плательщик — тем больше размер дани. Сколько Оттару выплачивал рядовой "финн" — неизвестно. "Самый знатный", однако, был обязан "пятнадцатью шкурками куниц и пятью ездовыми оленями, и одной медвежьей шкурой, и десятью мерами пера, и шубой из медвежьей шкуры или шкуры выдры, и двумя канатами, каждый по шестьдесят локтей", один из моржовой, другой — из тюленьей кожи.

Мы не знаем, сам ли Оттар делал подобную раскладку, или назначал общий размер дани, а местные жители ее распределяли. Обычен второй вариант. Но даже если норманн и лично определял, сколько кому платить, то, в любом случае, такой порядок согласовывался и с его представлениями, и с представлениями аборигенов. Вряд ли с восточнославянских и финно-угорских племен, которые, по летописи, изгоняли и призывали варягов, норманны брали намного меньше в сумме, чем Оттар со своих "финнов". Из летописи следует, что словене, кривичи, меря и чудь платили "по беле и веверице" "от мужа"[1005]. Даже если принять точку зрения тех исследователей, которые "по белеи веверице" переводят как "по беле (по белой, серебряной монете) и белке"[1006], то сумма, уплачиваемая рядовым соплеменником, все равно будет не сравнима с вышеприведенной.

В рассматриваемом случае с Оттаром, перед нами была дань, взимаемая с племен, у которых еще не сформировались развитые социальные и потестарные структуры. Это дань, назовем условно, первого уровня. Однако у нас имеется немало примеров, когда дань взималась уже с "племен" или "народов" с достаточно развитыми потестарными, а, следовательно, и социальными структурами. Представляет в этой связи значительный интерес следующее известие "Саги об Ингваре Путешественнике": "…С конунгом Олавом враждовал тот народ, который зовется земгалы, и уже некоторое время они не платили дани. Тогда послал конунг Олав Энунда и Ингвара на трех кораблях собрать дань. Пришли они в страну и созывают жителей на тинг, и собрали там дань с их конунга. Ингвар проявил совершенство своего красноречия, так что конунгу и многим хевдингам показалось, что нет другого решения, кроме как заплатить дань, которую [с них] потребовали, кроме трех хевдингов, которые не захотели выполнить решения конунга, и отказались собрать дань, и собрали войско. Когда конунг услышал об их поступке, попросил он Энунда и Ингвара биться с ними и дал им войско"[1007]. Произведение, по мнению большинства исследователей, создавалось в два этапа. "… Основу саги составляет некое латиноязычное сочинение" ("Vita Yngvari") конца XII в., написанное Оддом Сноррасоном, "в котором описывался поход Ингвара и его дружины". В начале XIII в. "сага целиком была переведена на древнеисландский язык"[1008]. Неясно, когда и при каких обстоятельствах в саге появился рассматриваемый сюжет с поездкой за данью. Некоторые исследователи рассказ саги о походе Ингвара в Восточную Прибалтику рассматривают "как отражение реального факта"[1009]. Г.В. Глазырина, напротив, полагает, что "данный эпизод", играющий "особую роль как в структуре произведения, так и в характеристике главного героя", "введен в повествование именно с художественной целью — для усиления характеристики персонажа". По ее предположению, "появление в составе произведения явно художественного рассказа о миротворческой деятельности Ингавара и Энунда определено конкретными условиями второй половины XII — первой половины XIII в., в частности реальными шагами, предпринятыми Швецией для расширения своего влияния в Восточной Прибалтике… о которых позднейшие редакторы произведения, скорее всего, действительно были осведомлены"[1010]. В любом случае (учитывая время появления саги) нельзя исключать возможности переноса реалий конца XII — начала XIII в. на описываемые в саге события и институты XI в. Вместе с тем, рассказ имеет и важные достоинства в плане сравнительно-стадиального анализа: народы Прибалтики (в том числе и земгалы) рубежа XII–XIII вв. находились, примерно, на той же стадии развития, что и наиболее развитые восточнославянские племена конца IX — начала Х в. Кроме того, и в XIII, и в последующие столетия продолжали сохраняться и "архаичные" элементы даннических отношений, когда дань выступает в качестве откупа от набегов, платится "мира деля". Перед нами такой вот классический случай, с вполне "хрестоматийным" примером, что бывает с теми, кто отказывается дань платить. И ценность его ничуть не снижается предположением о художественном вымысле: ведь этот вымысел объективно отражал представления современников о том, как и с кого взималась дань.

Таким образом, во втором случае (условно — дань второго уровня) дань платят конунги и хевдинги. Конечно, дань раскладывалась на население, почему, видимо, решение о выплате и принималось на тинге[1011]. Однако, по воззрениям того времени, взималась не столько с "народа" или "племени", сколько с вождя (князя, конунга, хевдинга и т. п.). Если в ситуации с Оттаром речь идет о том