Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

к верному решению проблемы Ю.В. Кривошеев, справедливо оспоривший устоявшиеся мнения о том, что бояре, якобы, допускали злоупотребления при переписи имущества, либо, даже, вообще не платили дани[1029]. По его мнению, "данью облагалось все население, причем учитывалось его имущественное положение", что характерно для монгольской системы даннической эксплуатации покоренных народов[1030]. Недовольство же основной массы новгородцев он объясняет, с одной стороны, проявлениями древнейшего менталитета (боязнь новизны, страх перед точным числом и подсчетом людей, скота и т. п.), с другой — тем обстоятельством, что "для "вятших" — бояр — "злых светом" — выплата дани не была связана с таким напряжением, как для "менших"[1031].

Особенности менталитета, конечно, имели место, как и различие в степени финансового напряжения на отдельные семьи. Однако, в первом случае, это не вполне объясняет покладистость "вятших", а во втором — оставляет без должного ответа загадочную фразу летописи: "…Зане навелъ богъ за грехы наша ис пустыня звери дивияя ясти силныхъ плъти и пити кровь боярьскую".

Думается, что при анализе событий 1257–1259 гг. не учитывается различие местных и привнесенных монголами традиций. В Северной и Восточной Европе, говоря языком Оттара, каждый платил дань завоевателям и нес общественную нагрузку "согласно его происхождению". Монголы же заимствовали китайскую систему раскладки дани в соответствии с доходами плательщика. Это, по словам С.А. Нефедова, "была совершенная и уникальная по тем временам государственная система — продукт двухтысячелетнего развития китайской цивилизации". Кроме того, использовались элементы налогообложения, заимствованные и в мусульманских странах[1032].

Как бы там ни было, монгольский принцип раскладки дани с учетом имущественного положения плательщиков основную массу новгородцев не устраивал. Узнав о согласии "вятших" на условия, выдвинутые татарами, народ посчитал, что "творяхут бо собе бояре легко, а меншимъ зло". Это "зло", видимо, заключалось в том, что дань должна была выплачиваться, по мнению основной массы населения, в соответствии с социальным, а не имущественным статусом. Поэтому они, вероятно, выступали против исчисления татарами домов, предпочитая фиксированную сумму, разложенную вечем по семьям, с учетом новгородских, а не монгольских традиций. То есть, по тому же принципу, по которому собирался экстраординарный сбор 1018 г. Эта система была более понятна и естественна для них. Она коренилась в прочных традициях, берущих свое начало, по крайней мере, в раннем средневековье Северной и Восточной Европы. Социальные верхи Новгорода, лучше понимавшие пагубность сопротивления, обладавшие менее консервативным сознанием, согласились на систему, предложенную татарами. Вполне возможно, что бояре, в итоге противостояния, стали все же нести дополнительную нагрузку, поскольку летописец отметил: "И почаша ездити оканьнии по улицамъ, пишуче домы христьяньскыя: зане навелъ богъ за грехы наша ис пустыня звери дивияя ясти силныхъ плъти и пити кровь боярьскую"[1033]. Социальная острота конфликта обострялась и тем, что русские земли переживали переломный этап своей истории, когда общество еще не вырвалось окончательно из пут ментальности эпохи варварства, но значительно их ослабило. Новые же раннефеодальные институты только нарождались и были весьма аморфны. Нельзя не учитывать и нравственного падения общества, вызванного "Батыевым погромом" и установлением ига. Для новгородцев последнее обстоятельство усугублялось и тем обстоятельством, что они обращались в данников не будучи побежденными в бою. Это не могло не сказаться на взаимоотношении и миропонимании "вятших" и "менших".

При характеристике системы даннических взаимоотношений варягов со славянскими и финно-угорскими племенами необходимо учитывать и другие особенности, характерные для скандинавов[1034]. Из саг следует, что размер и качество взимаемой дани зависели от личности сборщика таковой и количества сопровождавших его воинов. Например, в "Саге об Эгиле" говорится, что Торольв, получивший право сбора дани в Финмарке, взял "с собой большую дружину — не меньше девяти десятков человек. А прежде было в обычае, чтобы сборщики дани имели при себе три десятка человек, иногда же и меньше. Он вез с собой много товаров. Торольв быстро назначал лопарям встречи, взыскивал с них дань и в то же время торговал. Дело шло у них мирно и в добром согласии, а иногда и страх делал лопарей сговорчивыми"[1035]. Когда конунг Харальд получил от Торольва принадлежавшую ему часть финмаркской дани, "дань была много больше и лучше, чем бывала прежде…"[1036]. Торольв усилился, завел большую, хорошо вооруженную дружину. Появились, естественно, завистники. Сыновья Хильдирид внушали Харальду, что Торольв замышляет измену и хочет стать конунгом Халогаланда и Наумудаля, что он утаивает от Харальда большую часть финмаркской дани. Усиление Торольва не понравилось Харальду, и он передал управление в Халогаланде сыновьям Хильдирид, обещавшим собирать больше дани[1037]. Зимой сыновья Хильдирид отправились за данью, взяв с собой "три десятка человек. Лопарям казалось, что этим сборщикам дани можно меньше стараться угодить, чем Торольву, и поэтому они платили дань гораздо хуже"[1038].

Как видим, факторы страха и личного "счастья/удачи" сборщика дани играли важную роль. Возможно, что история с финмаркской данью проливает свет и на события, связанные с древлянской данью и гибелью Игоря. Тем более что сюжеты саги и наших летописей в чем-то схожи. Свенельд получил от князя право сбора дани с древлян и уличей, после чего дружина Игоря возроптала, сказав ему: "Се далъ еси единому мужеве много"[1039]. Часть дани, видимо, Свенельд должен был отправлять князю. Свенельд, судя по всему, усилился, завел большую, хорошо вооруженную дружину. Это не давало покоя завистникам. В 945 г. "ркоша дружина ко Игореве: "отрочи Свенелжи изоделися суть оружием и порты, а мы нази; а поиди княже, с нами на дань: а ты добудеши, и мы". И послуша их Игорь, иде в дане, и насиляше имъ и мужи его; и возмя дань, поиде въ свои град. Идущу же ему въспять, размысливъ, рече дружине своеи: "идете с данью домовъ, аязъ возвращуся и похожю еще". И пусти дружину свою домове, с малою дружиною възратися, желая болшаго имениа". Дальнейшее развитие событий хорошо известно: древляне убили Игоря и перебили его малую дружину[1040].

Действия Игоря объясняются отнюдь не его жадностью (как неоднократно пытались, прямо следуя за летописцем, представить его поведение исследователи), а особенностью менталитета той эпохи. Поддавшись уговорам дружинников, он сам пошел за данью, желая, по-видимому, проверить финансовые возможности древлян и обоснованность обвинений в адрес Свенельда (если они, конечно, имели место) в сокрытии дани. Как бы там ни было, лично возглавив экспедицию за данью, князь поставил себя в весьма сложное положение. Он не мог собрать дани меньше, чем собирал Свенельд, без ущерба своему престижу[1041]. Этим объясняется, как видится, и жесткие действия