Северные архивы. Роман. С фр. - Маргерит Юрсенар

одной из этих мрачных провозвестниц такому

хрупкому предмету, как прогулочная яхта, всегда

подвергающемуся опасности.

Но из всех скупых свидетельств самыми не­

опровержимыми, как всегда, становятся фото­

графии. От тех лет у меня их всего две. Они

служат противоядием против пикантности и не­

пристойности, отличавших щеголей и щеголих

конца века и так досадно проявлявшихся у жен-

358

щин в первых романах Колетт * и у поддельных

девушек Пруста *, в наигранной романтичности

герцогини Германтской и издевательской сухо­

сти ее кузины Орианы. Мишель и обе сестры,

принятые в лучшем обществе, светские люди,

должны были сохранить в себе этот дух време­

ни, но на фотографиях его нет и следа. Портре­

та Габриель у меня нет: ее очарование и

веселость исчезли навсегда. Берте на фотогра­

фии около тридцати: в закрытом платье, облега­

ющем ее словно перчатка, прямая стройная

женщина напоминает скорее королев на церков­

ных порталах, нежели гурий 90-х годов прошло­

го века. Красивая крепкая рука умеет держать

поводья. Завитые по моде волосы обрамляют ли­

цо, темные глаза смотрят перед собой, а может,

и не смотрят, а мечтают. На нежных, словно

роза, губах ни тени улыбки. Фотография, на

обороте которой написано: «Мишель в возрасте

тридцати семи лет» — тоже поражает. Он вы­

глядит очень молодо, и в нем совершенно не

чувствуется мощи и энергии, которыми отмече­

ны его портреты в зрелом возрасте. Он находит­

ся еще в стадии слабости, той слабости, которая

у многих молодых людей непонятным образом

предшествует силе и подготавливает ее. Вместе

с тем это не портрет гуляки, усердно посещаю­

щего всякие модные места. Взгляд его мечтате­

лен, в длинных пальцах, украшенных перстнем с

печаткой, он держит сигарету, и рука, кажется,

тоже мечтает. Лицо и тело излучают необъясни­

мые меланхолию и неуверенность. Это портрет

359

либо Сен-Лу в ту пору, когда он беспокоится

еще о Рашели, либо господина д'Амеркёра.

Мне казалось, что от этих лет не осталось ни­

чего, написанного самим Мишелем, что помогло

бы нам понять его. Я ошибалась: на сгибе левой

руки у локтя он вытатуировал шесть букв, надпись

сделана, в о з м о ж н о , еще до свадьбы с Бертой:

' A N Á K H , Рок.

Выбор слова удивляет меня почти так же, как

и сама татуировка. По крайней мере в ту пору,

когда я знала отца, античное понятие Рока не на­

ходило у него никакого отклика, ровно как и бы­

тующее в народе неясное представление о судьбе,

Его собственная жизнь, казалось, управлялась

скорее божеством игрока — Удачей, со всем тем,

что в ней есть непрочного и случайного. К тому

же это тусклое, грустное слово вряд ли соответ­

ствует темпераменту человека, способного на­

слаждаться быстротечным моментом. Все, чему я

была свидетелем, доказывает, что Мишелю было

присуще, если так можно выразиться, врожден­

ное счастье, которое ощущалось даже в те мину­

ты, когда тоска и невзгоды захлестывали его,

подобно тому, как в затопленной местности под

временно нахлынувшей водой всегда чувствуется

твердая земля. И все же наполняло ли отчаяние

скрытые тайники его души? Глубокое безразли­

чие, спокойное разочарование состарившегося

Мишеля могли бы заставить поверить в это и по

необходимости этим и объясняться. Но если это

так, то когда и в силу каких причин он почувство­

вал, что над ним н а в и с а е т н е и з б е ж н о е ? Рок,

360

'ANÁГКH. М о ж н о п р е д п о л о ж и т ь , что сту­

дент Лилля или Лувена, прочтя «Собор Париж­

ской богоматери» и заранее придумав себе

трагическую судьбу, вытатуировал эти шесть

букв, дорогих Клоду Фролло. Джордж Дю Морье *

в то же время создает почти автобиографический

персонаж Питера Иббетсона, которого неотступ­

но преследует это мрачное греческое слово, вло­

женное Гюго в уста дурного священника. Но если

не считать того, что татуировка, будучи прежде

всего отличительным знаком рецидивистов и мо­

ряков, не часто встречалась в студенческих кру­

гах в 1 8 7 3 году, подобное объяснение слишком

просто и ничего не дает. Дело не только в том, что

Мишель, любивший, особенно в зрелые годы, по­

эмы Гюго (в юности он больше увлекался Мюссе),

напротив, с пренебрежением, доходящим до не­

справедливости, относился к его романам. Если

бы речь шла только о студенческой причуде, ему

легко было бы с улыбкой сознаться в ней, но ни­

чего подобного не произошло. Кстати, я никогда

не спрашивала у него, какой смысл он вкладывал

в эти шесть слегка угрожающих букв. Наша вза­

имная искренность имела определенные границы.

Для него слово, безусловно, принадлежало к об­

ласти чувств былых, но скрытых от других, и втор­

гаться туда было бы и опрометчиво и бестактно.

Скорее можно представить себе, что татуиров­

ку он сделал во время второго своего пребывания

в 7-м кирасирском полку в Версале, когда, вер­

нувшись в полк по собственной воле и согласив­

шись лишиться погон, лишь бы вновь быть

361

принятым в армию, он быстро понял, что не мо­

жет отказаться от Мод и готов вновь все разру­

шить, чтобы опять соединиться с ней. Мне,

однако, не известно, встречались ли специалисты

по татуировке в окрестностях казармы в Версале

и не был ли этот вид украшения из тех, от кото­

рых сухопутные войска с презрением отказались

в пользу флота.

Можно представить себе, как позже Мишель

в одном из баров для моряков в Ливерпуле или

еще позже, в таверне на набережной Амстерда­

ма, в те времена, когда на «Бэнши» вместе с Бер­

той и Габриель они плавали по Северному морю,

аккуратно выводя греческие буквы на клочке бу­

мага, чтобы они послужили образцом для татуи­

ровщика, и протягивает левую руку. Ананк е... В то

время как человек простой выбрал бы в качестве

татуировки цветок, птицу, трехцветный флаг, имя

возлюбленной или грудастое женское тело, Ми­

шель выбирает шесть букв, похожих на номер ка­

торжника. Мы бы поняли его лучше, если б

узнали, какой оценке собственной жизни они со­

ответствуют. Но я пишу не роман. 'ANÁTKH: Рок.

* * *

Эпизод с бродячим цирком явился бы хорошим

финалом этих тринадцати лет. Разумеется, он от­

носится к последнему периоду жизни с Бертой,

но нет точных указаний на то, что шумное возвра­

щение из Центральной Европы произошло именно

в 1899 году, пагубном для всех троих, а не дву-

362

мя-тремя годами раньше. Жизненные катастрофы

редко объявляют о себе под барабанный бой.

Во всяком случае, Остенде, город, сыгравший

роковую роль в судьбе Мишеля, становится для

него местом жительства. После амнистии в

1 8 8 9 году, избегая Лилля и Мон-Нуар, он посе­

лился в Феесе. Возможно, после развода Габри­

ель принимали там менее тепло, а Берта и

Мишель, одобрявшие ее поступок, чувствовали

себя там менее уютно. Это всего лишь гипотеза.

Проще было бы предположить, что с годами оча­

рование Фееса несколько поблекло. В 1894 году

Мишель, приписанный теперь к территориальной

армии, дал знать военным властям, что снова про­

живает за границей. Он обосновался в Остенде,

где снимает квартиру на Российской улице. Про­

живет он там недолго. Но все же это местопре­

бывание, считавшееся постоянным, имеет два

достоинства: азартные игры и море.

Мы не знаем, прожили ли они там все лето

1899 года или же в предыдущее лето Мишель

удачно играл на бирже, совершил несколько мор­

ских прогулок либо на «Бэнши», если она все еще

у него была, либо на рыбацких судах, часто при­

глашая Генри Артура Джонса, посредственного,

но модного тогда английского драматурга, в ком­

пании которого он упивался лондонскими воспо­

минаниями. Он вынужден был порой наезжать в

Лилль, где ему охотно давали взаймы суммы, ко­

торые надо было вернуть по смерти матери

(«Жизнь на широкую ногу» требовала подобных

финансовых операций). Как-то раз Берта, у кото-

363

рой закружилась голова, попросила разрешения

присесть на порог виллы, одиноко стоявшей в дю­

нах; тогда-то они и познакомились с ее владели­

цей, баронессой В., любезной старой дамой,

любившей музыку и книги. Она стала часто при­

глашать трех французов на чудесные прогулки в

ландо. Светский парад во время «сезона» бывал

особенно блестящ: аристократы-иностранцы, свет­

ские люди, финансисты, красавицы из окружения

Леопольда II *. Берта и Габриель показываются на