Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

маленького ресторана на Староместской площади несколько часов не утихали споры. Пили только пиво, но Мария с удивлением заметила, что этот напиток, считавшийся в Кишиневе прохладительным, все же кружил голову. Свет, пробивавшийся сквозь полосатые тенты, бросал на лица посетителей желтые, красные, зеленые пятна. Толпы людей собирались на знаменитой площади, ждали появления фигур святых и боя часов на старинной, еще средневековой башне городской ратуши. Затем уходили к другим историческим и архитектурным достопримечательностям, которых так много в златоглавой Праге. Их место занимали другие, чтобы также вскоре уйти, и только Вырубов с друзьями оставались на месте, растягивая радостную и приятную встречу. Тогда, в поезде, он жаловался, что никто в Праге не ждет его, не выйдет встречать с цветами на вокзал. На вокзале его в самом деле никто не встречал, но едва он появился у себя, как стал беспрерывно звонить телефон, а сегодняшняя встреча была одной из многих, да к тому ж и казалась нескончаемой. Все жадно слушали его рассказ о турне по Бессарабии, о большой симпатии, если не любви, с которой принимала труппу публика. И все же, несмотря на то что говорил он истинную правду, аффектация в его рассказе создавала впечатление, будто он преувеличивает. Возможно, он и сам это чувствовал, поскольку то и дело повторял:

— Вот и Машенька может подтвердить, если не верите.

Машенька, однако, не очень внимательно прислушивалась к его рассказам. Ее очаровал этот город, словно поднявшийся из сказки, с его роскошными дворцами и узенькими, кривыми, но такими чистыми, ухоженными улицами. В особенности же поражали просторные сады с ослепительно зелеными лужайками, окруженными столетними деревьями, под кронами которых чувствуешь себя словно под сводами храма… И музыка. Да. Поскольку почти в каждом из парков звучала музыка. В полуденные часы этой сверкающей майской поры с ее золотисто-зеленым светом, пробивавшимся сквозь кроны могучих каштанов, платанов и лип, симфонические и духовые оркестры исполняли чарующую музыку Дворжака и Моцарта, Бетховена и Баха, Мысливечека и Белы Бартока. Мария часами бы находилась в этих парках, утопающих в ароматах роз и жасмина, и все из-за этих божественных звуков музыки. Однако ее тянуло и в другие места — в дворцы и соборы, на мосты и в театры. И если б порой не удручали мысли, что время безвозвратно уходит и пока нет никакой возможности продолжать учебу, она чувствовала бы себя вполне счастливой. Хотя, по правде говоря, была, что называется, не в своей тарелке в этом странном мире, в котором очутилась. Колония русских эмигрантов в Праге была настолько многочисленна, что порой создавалось впечатление, будто находишься в русском городе. И все знакомые Вырубова, соседи по дому, где он жил, жили словно бы в постоянном ожидании. Они были взвинчены, раздражительны и походили на людей, готовых в любое мгновение сорваться с места и отправиться куда глаза глядят. Возможно, поэтому и не придавали особого значения таким житейским мелочам, как, например, мебель, уют в квартирах. Жили как попало, но, главное, спорили, спорили до бесконечности. Достаточно было собраться вместе трем-четырем, как начинались возражения, дебаты, жаркие и страстные. Порой они откровенно ссорились, чтобы вскоре вновь помириться, а на прощание почтительно пожать друг другу руку, как и принято среди воспитанных людей, какими они в самом деле были. И так — до следующей встречи. Дома, в которых они жили, носили странные, непривычные названия: «Братская могила» или «У трех жуликов». Поначалу Мария испугалась, услышав, что так называется дом, в котором ей предстояло жить, — неужели в самом деле там одни воры и мошенники, — но Вырубов, от души рассмеявшись, постарался успокоить ее.

— Можешь быть покойна, Машенька, голуба. Ты находишься среди людей, которые когда-то являлись сливками российского общества. Хотя… — подумав, добавил он, — не исключено, что в те времена были среди них и жулики. Однако сейчас… Что же касается названий, то это был просто горький юмор.

Прошло совсем немного времени, и Мария поняла, что в его словах много правды, что люди, с которыми она ежедневно встречается и которые кажутся сейчас простыми смертными, некогда были значительными личностями, на которых ее родители если б и осмелились посмотреть, то только на расстоянии. Что же касается общества, собравшегося сейчас здесь, на веранде ресторана вначале, когда Вырубов представил ее, она почувствовала себя в нем крайне смущенной и взволнованной. Тут были писатели, музыканты, певцы… Счастье, что на нее не обратили особого внимания, а набросились с вопросами на Вырубова, жадно пытаясь узнать подробности поездки:

— И говоришь, публика брала театр штурмом?

— Спроси у Машеньки…

— Не знал, не знал, что в Бессарабии осталось так много наших.

— Им не было нужды оставаться — ведь и раньше там жили.

— Счастливые. И сохранили все, чем владели.

— Не совсем все. В конце концов они такие же эмигранты.

— Но по крайней мере имеют крышу над головой. Имеют свой дом.

— А как ты думаешь: смог бы я отправиться туда на концерты со своим казачьим хором?

— А по-русски читать там умеют? Нужно поговорить с агентом: может, удастся продать что-то из моих книг…

На все вопросы ответить Вырубов не мог. В особенности на те, которые касались литературы. Он понятия не имел, что и на каком языке читают в Бессарабии. Отель был в высшей степени пристойным, а рестораны — элегантны. А вот насчет библиотек и книжных магазинов ничего не знает. Не заходил. Что же касается казачьего хора, то полной уверенности в успехе у него не было. «Театр, театр! Вот чего желают там люди!»

— Но мне кажется, театр сейчас в агонии. Будущее за кинематографом.

Вырубов, разгоряченный после нескольких кружек пива, сердито возразил:

— Никогда! Театр — вечен! От великих греков до наших дней! С ним ничего не могли поделать. Ни инквизиция, ни многочисленные войны…

— И Христос казался вечным. Но вот пришли марксисты, и…

Тут разгорелась стычка. Люди, о которых Мария никогда и не слышала, но которые были хорошо известны спорщикам, обвинялись в трусости, предательстве, некомпетентности. Кто-то возражал, приводя аргументы в пользу тех, кого хулили другие, возлагал вину на обстоятельства, ошибки, процесс раскола и распада, который не удалось своевременно предотвратить. Кто-то упомянул о белом коне.