Реквием по Марии - Вера Львовна Малева

сумерках. Пытаясь пробить себе дорогу к змеящейся ленточке поезда, заря цеплялась за темные ветки мохнатых елей, которые, словно держась за руки, сбегали к полотну с обеих сторон. Казалось, поезд продвигается вперед сквозь призрачный и бесконечный зелено-серебристый туннель.

Женщина, неподвижно стоявшая у окна и жадными глазами оглядывающая горные пейзажи, и походила и не походила на Марию. Грациозность и детская непосредственность уступили место спокойной задумчивости и элегантности, которую подчеркивали дорожный серый костюм и тщательно причесанные волосы. Глядя на поросшие лесом горные вершины, на светлые лужайки и сумрачные ущелья, все еще утопавшие в ночной тени, наплывавшие внезапно и тут же навсегда исчезающие, наслаждаясь всей этой торжественной и благостной красотой, Мария все же витала мыслями где-то в другом мире, видела перед глазами другие места и слышала совсем другое, нежели монотонное и утомительное пофыркивание паровоза. Столько лиц, столько событий, столько света и тени накатилось на нее, когда она вышла сюда, в коридор вагона, и осталась наедине со своими мыслями… Но сквозь звуки музыки, сквозь мелькание длинных бесконечных улиц и тихих гостиничных холлов с удивительной настойчивостью пробивались в память и сердце все та же холодная влажная темнота сеней родительского дома и последняя проведенная там ночь.

«Бедная мама», — подумала она, вспомнив письмо, полученное в Бухаресте накануне отъезда. Она не додумала мысль до конца, но легко угадывала этот конец. Устроившись на работу помимо театра, возможно — кто его знает, — она бы не уехала так далеко с Вырубовым, не разделила бы с ним судьбу вечного бродяги, а обосновалась где-то поближе и таким образом могла бы надеяться, что время от времени удастся повидаться с родителями.

Но найти место помимо театра было несбыточной мечтой! И написала о том, что нашла его, только чтоб успокоить, убедить маму, что все у нее в порядке, есть все, чего душа пожелает, и она не затеряется в том огромном мире, который отныне открывается перед ней. Правдой же было то, что в Бухаресте дела театра шли все хуже и хуже. Тут у них не было такого восторженного и симпатизирующего зрителя, с каким театр столкнулся в Бессарабии. И когда руководитель русского оркестра из эмигрантов предложил ей петь в своем ночном варьете, она охотно согласилась. Саша, правда, недовольно наморщил лоб, но все же разрешил — чтоб заработала немного денег на туалеты. Поскольку с его аристократическими замашками, с привычкой останавливаться в лучших отелях доходы, по сути, нулевые, от театра были более чем недостаточны.

И если б еще только отели…

…Кто знает, кто знает? — спрашивала себя Мария в такт безумолчному стуку колес поезда, продолжавшего свой неутомимый бег по карпатским теснинам и все более удалявшего ее от родного дворика в нижней части Кишинева. Солнце уже начало золотить верхушки скал и стволы взобравшихся на них елей. Из купе не доносилось ни звука. Саша крепко спал. Прощальный обед тянулся со вчерашнего полудня… Прощальный. Но с кем прощание? С чем? В этом городе у нее не осталось ровным счетом никого. Если не принимать в расчет оркестрантов, с которыми пришлось выступать. Пиршество продолжалось и вечером, здесь, в вагоне-ресторане. Пока все они еще спят, и сейчас, стоя в одиночестве в пустом коридоре вагона, Мария с ужасом думала, что выпивка может начаться и сегодня. Это было, пожалуй, единственным темным пятном, омрачавшим ее новую жизнь. Она терпеть не могла пьянок и людей, не знавших меры. Ее же нынешние коллеги поступали без всякой логики: чем хуже шли дела, тем больше «предавались веселью». Хм. В варьете она пользовалась успехом. Несколько песен и романсов, знакомых еще с детских лет, завоевали симпатию публики. Но успех этот она относила не за счет своего таланта — за счет необычности, быть может, экзотичности романсов, никогда здесь не исполнявшихся. Руководитель русского оркестра, небольшого, но пользовавшегося известностью во всей Европе, полушутя-полусерьезно предлагал ей остаться с ними. Дескать, далеко ли отсюда до Праги? И потом, в семейной жизни артиста отъезды и разлуки — дело привычное… «Чем реже будете видеться, тем крепче будет любовь», — смеялся он, показывая отличные белые зубы и лукаво подмигивая. Только она даже представить себе не могла, как сможет хоть минуту прожить без Саши. И потом, разве ради этого она уехала, бросила все, чтоб кончить на варьете? Нет. Ее дорога лежит дальше, как и нескончаемый бег этого поезда. И единственным ее спутником на этой дороге может быть только Саша, милый и любимый человек, экстравагантный и взбалмошный, нежный и импульсивный, не устающий убеждать: «Маша, голуба, ничего не бойся. Ты достигнешь, чего должна достигнуть. Вырубов всегда исполняет свои обещания». Марии и в голову не может прийти сомневаться в его добрых намерениях. Но не это заставляет ее испытывать к нему все большую привязанность. Как и в первые дни, ее восхищает страсть, с какой он работает во время репетиций, страсть, которая порой переходит в неистовство, и неистовство это рождено его великой любовью к сцене, к искусству. И ее все больше воодушевляют ласковые, восторженные взгляды, которые он бросает на нее. К сожалению, эти мгновения бывают не столь часто, как ей бы хотелось. В большинстве случаев взгляд его отрешен, озабочен, затуманен совсем другими мыслями и тревогами, нежели ее существование. Она же хотела, чтоб Вырубов принадлежал ей безраздельно. А он между тем слишком часто предпочитал ее обществу долгие часы застолья с приятелями, когда она оставалась в одиночестве. Как и сейчас…

Утро столь восхитительно, что, кажется, будто второго такого уже не будет. А поезд все мчится и мчится, унося ее в неизвестность, которую она сама для себя выбрала.

Мы на восток плывем, где вскоре Впервые зародится утро!..

Стихи, которые она читала когда-то с Тали, внезапно сами собой возникли в памяти.

И день мы будем плыть с тобою. И плыть всю ночь с тобою будем. Плыть будем бесконечно долго. Ведь счету времени не будет, Когда отправимся в те страны, Где в час