Навола - Паоло Бачигалупи

разгоняли темноту. Лампы освещали куадра, подобно светлячкам. Они свисали со всех высоких балконов, и, встав посреди садового куадра и посмотрев вверх, можно было представить, будто находишься в висячих садах древних амонцев.

Моей главной проблемой после начала Вступления стало поведение Ленивки. Когда солнце опустилось за палаццо, когда армии слуг и посыльных, поваров и актеров наводнили наш дом, Ленивка испугалась и укрылась в конюшне у Пенька. Я несколько раз видел, как она стрелой несется через двор и сад — воплощенная собачья тревога — после чего снова прячется.

Это началось, еще когда я одевался: она прокралась под мою кровать, и тщетно я пытался ее выманить. Я сочувствовал Ленивке, но после разговора с Ашьей твердо намеревался исполнить свой долг, а потому злился, что не могу убедить собаку последовать моему примеру.

— Ну и ленись себе, — сердито сказал я, отчаявшись вытащить ее из сумрака на свет.

Выразительные, полные тревоги золотистые глаза Ленивки оглядели комнату, но она не вылезла.

— Чи. Все-таки я правильно выбрал тебе имя.

Это было некрасиво с моей стороны, но я ей завидовал.

Когда начались торжества, я восседал на красной бархатной подушке, расшитой золотом, на помосте в нашем главном зале, с его высокими потолками и фресками, изображавшими сотворение Наволы, а также лица членов нашей семьи и союзников. Амо на колеснице света с огненными псами изгонял Скуро и его тьму в пещеры. Укрощал Урулу и Уруло и делал моря безопасными для кораблей. Просил Виргу дать равнинам плодородие — и так далее, и тому подобное. Там, в свете Амо, я принимал церемониальные дары от гостей.

Мерио за моей спиной шептал имена на случай, если я забуду статус или структуру семьи какого-нибудь архиномо, поскольку было непросто запомнить, что торговец шелком, чьи путешествия по опасным дорогам в Ксим мы страховали, был дважды женат, но вернулся к первой жене после того, как вторая умерла от яда; или что архиномо соляной монополии и соляная гильдия презирают вианомо, выбранных торговцами пряностями, чтобы представлять их интересы.

Величайшие имена Наволы приближались ко мне со своими дарами, потягивали вина со льдом — который доставили с Чьелофриго, упакованный в сено, и закопали в землю, чтобы потом извлечь для столь важного события, — и обмахивались в жаркой ночи, в то время как жонглеры жонглировали, а актеры Театро Периколо извергали огонь.

Мне дарили мед, благовония, драгоценности, вышитые тапочки, гербовые кольца. Золотые ожерелья, плитки редкого шоколада, рулоны ксимского шелка — целую вереницу даров, многих из которых я больше никогда не увижу, потому что их нельзя было проверить на яд, не оскорбив дарителя, и нельзя было надеть на публике, не продемонстрировав расположение той или иной фракции. Однако поток все не кончался.

Калларино предстал передо мной со шкатулкой из сандалового дерева. Открыл ее и с поклоном протянул.

Внутри лежал костяной кинжал. Длинный и на вид очень острый.

Най, не просто кинжал.

— Это коготь?

Я держал его, разглядывая опасный изгиб. Все лезвие покрывала затейливая иноземная резьба. Тут были женщины, черпающие воду из реки, и незнакомые деревья, напоминающие пальмы, и мужчины с кривыми мечами, едущие на битву, и огромная крепость, и королева, которую несли в паланкине мимо кланяющихся подданных. Рукоять была выложена плиточками, напоминавшими зуромскую мозаику. Кинжал, сделанный из одного когтя.

— Он принадлежал дракону, — сказал калларино. — В пару к глазу, которым владеет ваш отец.

Я с благоговением и робостью изучил кинжал. Его ценность была выше моего понимания.

— Мой агент нашел его в городе Зире, — продолжил калларино. — Там, где руины и грезы сплетаются воедино. Быть может, он принадлежал тому же дракону. Или его паре. В любом случае это древняя вещь, и, когда агент прислал ее мне, я сразу подумал про ваш день имени.

Я повернул кинжал в руках.

— Он слишком дорогой.

— Най. Это мелочь. Теперь он ваш, я не приму его назад. — И с этими словами он отступил, подняв руки, оставляя кинжал мне. — Берегите его, Давико. Вы уже мужчина, и вам понадобится острый коготь. А когда это случится, помните, что я на вашей стороне.

Он снова поклонился и ушел, освобождая место следующему гостю.

Верховный священник Гарагаццо вручил мне особый молитвенный коврик и золотой образ Амо, чтобы я мог молиться в своих комнатах.

Поэт Авинчи написал оду в мою честь.

Аган Хан подарил ястреба.

— Это боевой ястреб. Если научитесь его языку, он будет шпионить для вас в небесах и рассказывать, что видел. Его зовут Небесная Кровь.

Потом были новые гости, и новые имена, и новые предметы, и вдруг, к моему изумлению, толпа раздалась — и передо мной возникла госпожа Фурия, за спиной которой маячила смертоносная служанка Силкса.

При виде этой пары державшийся поблизости Каззетта напрягся. Я будто чувствовал, как зудят его ладони от желания схватиться за оружие. Фурия взмахнула юбками, исполнив безупречный суттофлектере, и уважительно склонила голову под строго выверенным углом.

— Амо ти дава буоницца фортуна57 в ваш день имени. — Выпрямившись, она улыбнулась. — Так приятно видеть нашего юного Быка живым. Я очень о вас тревожилась.

Несмотря на улыбку, у меня возникло ощущение, что она насмехается.

— Каково это — быть мужчиной? Вы чувствуете себя выше? Сильнее? Могущественнее?

Вот оно. Внезапно я почувствовал себя псом, усевшимся на красно-золотую подушку, абсурдно разодетым псом, который лишь притворяется человеком.

— Готовы ринуться в бой? — Фурия склонила голову в противоположную сторону, словно желая увидеть меня в ином свете. — Готовы атаковать и бить? Вонзать свой меч? Или видите себя не воином, а скорее фермером, который пашет и сеет? Быть может, вы из тех мужчин, что предпочитают не сражаться за поле, а заполнять его борозды? Все эти влажные, широко распахнутые борозды, которые только и ждут вашего плуга?

Я покраснел. Фурия взмахнула веером, довольная, что смутила меня. Разжала руку — и на ее ладони я увидел золотую цепочку с полированными белыми камнями. Она вложила цепочку в мою ладонь. Я уставился на камни. Очень легкие...

Это были не камни.

— Фаланги пальцев, — сказала она. — Рабов, которые меня разочаровали.

Я смотрел на кошмарный дар, пытаясь сохранить контроль над лицом. Фурия испытывала меня. Испытывала прилюдно, желая лишить меня имени прежде, чем я его приму. Ждала, отпряну ли я, отшвырну ли ее подарок прочь.

Время словно замедлило ход. Я чувствовал, что на меня смотрят отец и Ашья; оба затаили дыхание. Пальцы Каззетты нащупывали спрятанные в рукавах кинжалы. Калларино следил за сценой, будто завороженный. Гарагаццо прикрыл рот ладонью, пряча изумление. Казалось, на нас смотрит весь зал. Даже акробаты словно замерли посреди кувырка, а шары жонглеров остановились в полете, чтобы артисты тоже могли повернуться и взглянуть.

Стоявшая передо мной Фурия словно выросла. Сейчас она казалась не человеком, а кем-то совсем иным, кем-то прекрасным и чудовищным, богиней, которая играет человеческими жизнями и человеческими костями. Все остальные вокруг нее будто поблекли, подобно цветам под дыханием первых морозов. Фурия же пылала, как огонь. Теперь я понимал, как она одолела своих братьев и стала править Палаццо Фурия...

Она шагнула ближе. Взяла меня за подбородок. Посмотрела в глаза. Повернула мою голову туда-сюда, изучая.

— Ягненок среди леопардов, — прошептала Фурия.

На кратчайший миг я будто увидел на ее лице печаль. Она сомкнула мою ладонь вокруг ужасного дара.

— Примите эти кости и помните: если вас не будут бояться, то будут постоянно испытывать.

Зал вновь пришел в движение. Шары упали в руки жонглеров. Акробаты подкинули друг друга высоко в воздух. Музыка зазвучала громче, разговоры обрушились на нас, подобно волне, и, к своему удивлению, я увидел, что Фурия стоит там же,