Навола - Паоло Бачигалупи

не способны их прекратить. Исцеление можно найти лишь в вашем собственном мятущемся разуме. — Он поднялся. — Я скажу вашему отцу.

Я протянул к нему руку:

— Пожалуйста, не надо.

— Думаю, нельзя это скрывать, Давико. Ваш отец должен знать.

И он ушел прежде, чем я успел его остановить.

Я изнуренно откинулся на подушки. Ленивка забралась на кровать и ткнулась мордой мне в лицо. В полумраке я притянул ее к себе. Меня захлестнула новая волна тоски. Ай. Что за одинокое чувство. Вокруг одни обязанности и ожидания — и они наполняют меня страхом и сомнением. Никто не пытался меня отравить. Я сам себя травил.

Во имя фат, если бы я уехал в холмы и не оглянулся...

В дверь постучали. В комнату вошел отец.

— Как себя чувствуешь?

Я не знал, что ответить.

— Болею, — сказал наконец. — Что-то с желудком. Это не яд...

— Все в порядке. — Отец поднял руку, останавливая меня. — Маэстро Деллакавалло объяснил. Теперь я понимаю. Каззетта хотел допросить слуг...

— Нет! — Я резко сел. — Никто из них...

— Най! Не тревожься, Деллакавалло его убедил. Никто не пострадал.

Я облегченно лег, дрожа при мысли о Каззетте, обрушившемся на слуг. При мысли о том, что он мог сотворить в пылу своей паранойи.

— Я болен уже некоторое время, — сказал я. — Знал об этом, но не думал, что все серьезно.

— Он говорит, причина в беспокойном разуме.

Я отвернулся.

— Не хочу снова тебя разочаровать.

Отец рассмеялся, и это был резкий и горький звук.

— Ты меня не разочаровываешь.

Я уныло покачал головой. Не знал, что сказать.

Мы оба понимали, что мне следует встать, одеться и приготовиться к Вступлению, но словно тяжелый груз прижимал меня к постели и не было ни сил, ни желания бороться с ним. Груз лежал на мне, будто слон. Я хотел лишь спать, лишь отдохнуть. Перестать делать вид, будто это мой мир и мое место в нем.

Отец сел рядом со мной на кровать, вгляделся в лицо. К моему изумлению, его взор был не суровым, а печальным.

— То, что мы просим от тебя, нелегко. Не думай, что я не понимаю. Ни один из нас не обладает этим от рождения — но все мы родились именно для этого. Как дети, которых бросают в Лазурь и ждут, что они поплывут. Этого нет в человеческой природе, Давико. И мы платим ужасную цену.

Он пытался смягчить мое потрясение из-за провала, но я, понимая это, ощущал лишь усталость.

— Я думал, это право каждого наволанца по рождению. Ходить по кривым дорожкам, играть в политику, преуспевать в бизнесе...

Отец невесело рассмеялся.

— Най. Все это очень трудно. Было трудно и мне. Поэтому я взбесился. Дрался на дуэлях, пил вино, соблазнял женщин... — Он покачал головой. — Ты более искренний и чистый, чем был я. Чем я сейчас, если на то пошло. Вместо того чтобы преследовать служанок, пить вино и волочиться за куртизанками, ты пытаешься все усердней исполнять свой долг. И ранишь себя все сильнее.

— Я просто... не хотел тебя подвести. Мне кажется, что я все время тебя подвожу.

— Ты слишком многого от себя требуешь. Слишком многого. — Он резко встал. — Най. Это я слишком многого от тебя требую. Теперь я это вижу. Мне следовало понять это раньше. А теперь отдыхай. Ты болен. Тебе нужно отдыхать.

— А как же Вступление?

— Мы не можем праздновать твое Вступление, пока ты болен. Это дурной знак для семьи. Если случившееся вчера повторится сегодня... — Он умолк и коснулся двумя пальцами глаза, изобразив знак Скуро. — Маласигнифика, най?

Я попытался сесть.

— Но если я сегодня не приму наше имя, поползут слухи, что Амо нам не благоволит. Это будет подобно проклятию. Гарагаццо скажет...

— Сфай, Давико. — Отец заставил меня лечь. — Не слушай священников. Пусть они занимаются своими делами. Мы — семья. Мы найдем решение. А сейчас тебе нужно отдохнуть. Я снова пришлю к тебе маэстро Деллакавалло. Быть может, у него найдется зелье, которое даст облегчение. А Вступление мы перенесем. Я не допущу, чтобы ты попытался пережить его, пока болен.

— Прости меня, отец.

— Тебе не за что извиняться, Давико. — Он покачал головой, улыбаясь мне; я никогда прежде не видел на его лице такой жалости и доброты. — Ай, Давико. — Наклонившись, он взъерошил мне волосы, словно я был ребенком. — Это ерунда. Твое здоровье — вот самое главное. А теперь отдыхай.

И потому я лежал в полумраке, а Ленивка лежала на постели рядом со мной. Время от времени я погружался в сон, испытывая одновременно вину и облегчение от того, что Вступления не будет. Боль утихла.

Но несколько часов спустя в мою комнату пришла Ашья.

Сначала я не понял, что это она, и решил, что Деллакавалло принес новое лекарство, или Челия решила развлечь меня, или даже отец захотел еще раз одарить добрым взглядом. Но потом я почувствовал знакомые духи и крепко зажмурился, надеясь, что Ашья уйдет. Вместо этого она села на мою постель. Я свернулся клубком, пряча от нее лицо, однако Ленивка навострила уши, глядя на Ашью с любопытством, поскольку та никогда прежде не входила в мою спальню.

— Давико, — наконец произнесла она, — вы должны встать. Это ваш день имени.

— Я болен, — ответил я, не поворачиваясь к ней. — Деллакавалло говорит, я должен отдыхать.

— Най, Давико. Пришло время стать мужчиной.

Ее голос был таким суровым, что я повернулся. Она смотрела на меня стальным взглядом, от которого я забыл о болезни. Я никогда не видел такого выражения на ее лице. Такого выражения я не видел даже у Фурии. Ашья была красивой и теплой женщиной, а не холодной сталью. Она озаряла наши торжественные обеды, улыбалась моему отцу и заставляла его взгляд смягчаться. Королева нашего палаццо, иногда насмешливая, иногда резкая в своих суждениях... Но сейчас в ее темных глазах я видел ледяную расчетливость, и она вполне могла бы занять место отца, чтобы уничтожить человека за доской.

Ашья резко встала. Я думал, уйдет, но вместо этого она направилась к окнам и распахнула ставни. В комнату хлынул пылающий солнечный свет. Я моргал и щурился от беспощадного зноя. Ашья подошла к двери и обратилась к своей служанке Софии, ждавшей снаружи.

— Иди к его отцу, — отрывисто сказала Ашья. — Скажи, что Давико поправился.

— Я не поправился... — начал было я, но она повернулась с лицом таким свирепым, что слова замерли у меня в горле.

Ашья захлопнула дверь и направилась ко мне, двигаясь столь властно, что захотелось спрыгнуть с кровати и убежать.

— Най, Давико, вы поправились. — Она вновь села рядом и посмотрела на меня. — Вы поправились, но ведете себя как ребенок.

Ее взгляд словно пронзил меня насквозь. Я уставился в потолок, избегая глаз Ашьи, надеясь, что отец услышит о ее вторжении и заставит ее уйти. Я изучал фрески на потолке. Мифические земли Неббистрано. Единороги, пегасы и другие, еще более дивные создания. Как бы я хотел скрыться в том мире. В детстве воображал, будто могу отправиться в Неббистрано, что меня тут нет...

— Давико, — сказала Ашья, — пожалуйста, смотрите на меня, когда я с вами разговариваю. Проявите ко мне уважение, какое я проявляла к вам все эти годы.

Фаты свидетели, отказать было трудно. Я хотел и дальше вести себя так, будто она не сидит рядом со мной, но меня разобрал стыд. Она заслуживала уважения. Относиться к ней иначе означало упасть в собственных глазах. И потому я встретил ее серьезный взгляд.

— Давико, — сказала она, — вам известно, как я попала в ваш дом.

Я медленно кивнул. Хотя мы об этом не говорили, поскольку в палаццо вообще избегали этой темы, я прекрасно знал, что ее купили вскоре после смерти матери, в качестве наложницы, чтобы ублажала моего отца. Леди Фурия сказала правду. Однажды Ашья упомянула, что почти весь первый год молчала, потому что не знала нашего языка — она родилась в стране, где не говорили даже на младших амонских диалектах.

— Сегодня вы станете мужчиной, Давико, —