Навола - Паоло Бачигалупи

— Синее ли небо? Желал ли Скуро Эростейю? Будем откровенны. Когда я сижу за этим столом, каждый присутствующий мужчина думает о том, что скрывается под моим корсетом, — заявила Фурия. — Не о том, сколько великих имен приложились щеками к моему сапогу. Не об отрядах, которыми я командую. Не о моих рабах. Не о принадлежащих мне нависоли. Лишь о моих бедрах и том, что между ними...

— Ничего не могу сказать на сей счет... — начал калларино.

— Най, вы лукавите. Вы разглядываете меня почти так же откровенно, как Силксу, а она может убить мужчину в мгновение ока. Это так — и всегда было так.

— Мужчины восхищаются женскими формами, — заметил Аган Хан. — Что в этом дурного?

— Чи. Восхищаются нашими формами. Мужчины сочиняют стихи о наших прекрасных губах — а потом ярятся, когда эти губы произносят слова.

— Сиа Лисана, — произнесла Челия.

Ее глаза пылали.

— Очень хорошо, девочка Балкоси. — Взгляд Фурии обратился ко мне. — А что обо всем этом думает маленький господин?

— Я... — Меня застали врасплох.

— О, Давико очень любит женские формы, — беззаботно сообщила Челия. — Все служанки болтают о том, как он подглядывает за ними, когда они моются.

Разговоры за столом умолкли. Я уставился на Челию, чувствуя, как багровею от стыда, но она лишь подмигнула мне, откровенно довольная. Я вспомнил, что о ней сказал Аган Хан: любит хаос. Пьеро говорил нечто подобное, но я не воспринял это всерьез, потому что тогда не был ее мишенью. Я чувствовал себя злым, преданным и смущенным.

Затянувшееся молчание прервал хохот Гарагаццо:

— Значит, подглядывает?

— Постоянно, — ответила Челия.

Глаза Фурии блестели. Отец прятал улыбку. Гарагаццо смеялся, и вместе с ним калларино. Я знал, что краснею: лицо было горячим и алым, абсолютное фаччиочьяро. Хотелось провалиться сквозь землю, но калларино пришел мне на помощь.

— Ай! И правильно! — Он стукнул кулаком по столу. — Едва ли этого следует стыдиться. Смотреть на красоту — естественное желание, в нем нет ничего постыдного. Если мужчина восхищается женскими формами, это комплимент.

— Даже в ее личной ванной комнате? — поинтересовалась Фурия.

— Кто из нас не играл в мальчика у замочной скважины?

— Только не я, — сказал генерал. — Девушки меня не интересуют.

— Лишь потому, что вы предпочитаете мальчиков, — возразил отец.

— Само собой! — кивнул Сивицца. — Молодой человек, в расцвете силы... Ай. Вот поистине великолепное и восхитительное создание! Они похожи на львов. Поджарые мускулы, в которых дремлет сила. Гривы густых волос. Длинные ресницы. Ай. Чудесно, что Арго создал нас такими. — Он покосился на Фурию. — Но разве это не доказывает, что, будь ты красивой девушкой или красивым юношей, для тебя всегда найдется пара жадных глаз?

— Най! — возразила Челия. — Это другое!

— Это просто жизнь, — не согласился с ней старый воин. — Мужской глаз ищет красоту, и женский тоже. У всех нас есть свои желания. Арго вылепил наши тела на своем гончарном круге, свет Амо обжег их, Трессия вдохнула в них жизнь, а Вирга вплела их в сеть всего живого. Все живые существа жаждут красоты. Это дар и радость, а не повод для презрения.

— Согласен, — откликнулся Гарагаццо. — Либри-Люминари говорит, что мы не должны презирать какую-либо часть нашего тела, но должны любить их все.

— С умеренностью, — уточнил Аган Хан.

— Конечно, с умеренностью, — раздраженно ответил Гарагаццо. — Безумие есть безумие, но жизненные чувства, которыми Амо наделил глину Арго, не следует презирать. Амо желал — и человек желает. Нет греха в том, чтобы любить красоту.

— А если красоте это не нравится?! — пылко спросила Челия.

— Ай. Умная девочка. Но этим вопросом вы поймали лишь ветер, пусть сами того не понимаете, — сказал Гарагаццо. — Это проблема красоты, а не женщин. Урок Эростейи заключается в том, что красота всегда была одновременно благословением и проклятием. Не важно, что у вас между ног. Если вы красивы, вас будут преследовать и желать, мужчина вы или женщина.

— И все же история Эростейи — о преследуемой женщине, а не о мужчине, — возразила Челия.

Гарагаццо нахмурился:

— Фаты свидетельницы, ну вы и упрямы.

— Она такая, — согласился отец с легкой улыбкой. — Но как насчет ее аргумента? Эростейя действительно была женщиной, которую преследовали Скуро и Амо. Не мужчиной.

— Из текста ясно следует урок о красоте, — настаивал Гарагаццо, — а не о том, какого она пола.

— Я редко слышу, чтобы армии насиловали мальчиков и мужчин, — заметила госпожа Фурия. — Но часто слышу, что армии насилуют девочек и женщин.

— Бывает и так и этак, — проворчал Сивицца. — И так и этак. — Но вид у него был озадаченный.

— Верно, бывает, однако логика Плезиуса требует, чтобы мы собрали много рассказов, а не один. Лишь собрав много рассказов, мы сможем выявить закономерность — и, быть может, истину.

Челия кивала, ее глаза сияли.

— И сколько у нас женщин-архиномо? — продолжала Фурия. — Как часто мы говорим про матраномо, а не патро? Патрономо выступают и отдают картадечизи53 в Каллендре. Не матра.

— Для мужчин естественно стремиться к власти, — ответил калларино. — Для женщин естественно заботиться. Сфера мужчины — политика и война. Сфера женщины — финансы и дом.

Фурия вскинула брови:

— Значит, я противоестественна?

— Вы... — Калларино осторожно вытер рот, — уникальны.

Фурия фыркнула.

— Как дипломатично. Теперь я понимаю, почему вы возвысились в Каллендре.

— Я возвысился, потому что рассуждаю разумно.

— Разумно... — Глаза Фурии сузились. — Я предлагаю вам Закономерность Плезия, но вы ее игнорируете. Вот ваша разумность. И потому давайте поищем другую. — Она повернулась, и сперва я решил, что она заговорит с Челией, но вместо этого она обратилась к Ашье, стоявшей в стороне, следившей за столом и обслуживанием. — Давайте спросим рабыню Девоначи. Никто не станет отрицать, что она бороздит предательские моря мужчин. Быть может, ей удастся убедить вас в том, в чем не смогла я.

При ее словах мы все напряглись. Лицо отца опасно помрачнело.

— Мою рабыню?

— Разве она не сфаччита?

Рука Агана Хана легла на рукоять ножа. Гарагаццо и калларино встревоженно переглянулись. Бокал Сивиццы замер на полпути к губам. Взгляд Челии заметался между Фурией и моим отцом. Служанка Силкса скрючила отравленные пальцы, словно когти. Фурия, совершенно не встревоженная, взяла кусочек угря и положила в рот. Увидела, что все мы уставились на нее, и перестала жевать.

— Да бросьте. К чему эта педантичность? — Она взмахнула щипцами для еды. — Разве Ашья не носит на щеках три-и-три?

— Сиана, — осторожно начал калларино, но Фурия презрительным взглядом заставила его умолкнуть.

— Прекрати, жирный угорь. Я торгую чужими страданиями. И не боюсь говорить откровенно. Ашья помечена. Ее купили — и купили с определенной целью. Мужчин покупают, чтобы те трудились и сражались. — Она закинула в рот угря. — А женщин — чтобы трахать.

— Пусть Скуро выжжет тебе глаза... — начал отец.

— Сфай, Девоначи! — насмешливо перебила Фурия. — К чему так злиться? Разбей зеркало, если хочешь, но истина никуда не денется. Спроси свою рабыню, что она думает. Вон она стоит в стороне, пока мы едим. Спроси сфаччиту, что за моря она бороздила. Может, ты, Девоначи, и влюбился в сфаччиту, но это не меняет...

Аган Хан поднялся, обнажая клинок:

— Видят фаты, Фурия, вы зашли слишком далеко...

Он умолк, когда стоявшая позади Ашья коснулась его плеча.

На ее лице, вместо ожидаемой ярости или обиды, была лишь безмятежность.

— Все в порядке, — сказала она, мягко заставляя его сесть обратно. — Прошу, не обнажай сталь, старый друг.

Она взмахом велела нашей служанке Сиссии принести кресло и поставить у стола рядом с моим отцом. Села и посмотрела на Фурию.

— Мои щеки действительно помечены, — сказала Ашья. — И я действительно рабыня. И, — она взяла отца за руку, переплела свои пальцы с его пальцами, — мир мужчин — действительно опасное море для женщины. Тут вы совершенно правы.