Навола - Паоло Бачигалупи

— Я имел в виду не это, — перебил я, сердясь, что Аган Хан неправильно понял мои тревоги. — Так рассуждает Челия. Не я. Я просто хочу знать, есть ли у меня брат или сестра.

— Почему бы просто не спросить вашего отца?

— Это кажется... — Он решит, что я за ним шпионил. — Это кажется деликатным вопросом.

— Деликатным? Хм... Действительно. Что ж, вы зря потратили время, потому что я не знаю. Ваш отец вел безумную жизнь, когда был моложе и умел убеждать женщин. Но это было задолго до меня. Юноши вашего возраста и положения привлекают женщин, как цветы — пчел. Уверен, что вы это уже почувствовали... — (Мне на ум вновь пришли сестры ди Парди.) — ...и потому полагаю, что не обошлось без отпрысков. Но если чья-то жена родила лишнего ребенка, она могла заявить, ради доброго имени всех и каждого, что он от ее супруга. А если бы дочь какого-то семейства понесла, ее родственники получили бы щедрую компенсацию от вашей семьи и не стали жаловаться — пусть им и пришлось бы отправить дочь на время в монастырь и отдать ребенка на усыновление. Мужчины любят засеивать ждущие поля, а в Наволе таких полей немало. И намного больше полей открыты для столь известного имени, как ди Регулаи. Я часто думаю, что половина местных архиномо зачата чужими мужьями, если посмотреть, как вы, наволанцы, себя ведете...

Нас прервали крики у ворот: Полонос с кем-то спорил. Аган Хан покосился на шум и покачал головой.

— Ай. Кажется, Полонос не усвоил урок. — Он поднялся. — С вашего позволения, Давико?

Конечно же, ему не нужно было спрашивать позволения, но, конечно же, он спросил. Я тоже поднялся.

— Мы не хотим лишиться торгового пути.

— Верно.

Мы направились к двери, но на пороге Аган Хан остановился.

— Я знаю, что мы сурово с вами обращаемся, Давико. Что хотим от вас большего, чем хотят от других, от ваших друзей, от... — Он пожал плечами. — Да от кого угодно. Но не думайте, будто причина в том, что мы в вас разочарованы. Ноша, которую вы возьмете на себя в день имени, вдвое больше, чем унаследованная вашим отцом, а та, в свою очередь, была вдвое больше ноши, что унаследовал Бык. Дело выросло, а мы всего лишь люди.

Его речь меня удивила.

— Почему вы мне это говорите?

— Я слышу... — Он подбирал слова. — Я слышу, как вы говорите о себе. — Он многозначительно посмотрел на меня. — И о Челии. Не думайте, что вы в недостаточной степени наволанец. Вы наволанец до мозга костей — и в еще большей степени вы ди Регулаи. Все люди рассказывают о себе истории, и если повторяют достаточно часто, то сами начинают в них верить: боррагезцы — кровожадные, торре-амонцы — распутные, мерайцы любят роскошь, наволанцы изворотливы и так далее. Но это всего лишь истории. В следующий раз, когда услышите, что наволанцы изворотливы, вспомните, что не это я вижу в Наволе и не потому служу вашей семье. Верное наволанское сердце летит стремительно и прямо к тому, кого оно любит, — и оно чище и блистательней, чем снега Чьелофриго. Я наблюдаю за вами, Давико. Я вижу вас. У вас доброе, верное сердце — и оно наволанское. Никогда не сомневайтесь в том, что это величайшая, удивительнейшая сила.

Он ушел, а я долго стоял, размышляя над его словами. Размышляя над тем, как оценивал себя и как меня оценивали другие. Я продолжал думать об этом оставшиеся дни до моего Вступления.

Но когда я приветствовал делегатов, когда сидел за доской рядом с отцом, мой желудок корчился и пылал. Мы постоянно высматривали преимущества и риски, постоянно практиковали искусство фаччиоскуро. И глаза отца постоянно следили за мной. Казалось, в его библиотеке не было места искренним и верным сердцам. И хотя приятно было думать, что мои обязанности обширней и сложнее тех, что довелось принять ему вместе с нашим именем, это утешало слабо, потому что ошибки были реальными и дорогими. Если мы одолжим деньги князю, который не расплатится, или не будем знать, что чей-то груз шерсти заражен плесенью, или если корабль с золотом пойдет ко дну из-за гнева Лазури, это будет стоить нам вложений.

Моему желудку стало еще хуже.

Утром накануне великого события я проснулся от ужасной боли. И едва успел добежать до ночного горшка. Из меня изверглись кровь и желчь. Меня рвало и выворачивало. Я держался за живот. Он пылал огнем, словно крыса прогрызала себе путь наружу. Снова стошнило, я сплюнул кровь и уставился на содержимое горшка. Оттуда в ответ уставилась черно-алая жижа.

Я рухнул на постель и решил никому не говорить.

Знаю, вы скажете, что следовало поднять тревогу, но я мог думать лишь о том, сколь сильно будет разочарован отец. Как он говорил со мной в ту ночь, когда я напортачил с первым министром Мераи. Как горько он говорил обо мне с Ашьей после этого. За нами всегда наблюдали. Я не мог уступить преимущество, не мог выказать слабость. И потому притворился здоровым.

Но это было нелегко.

Нелегко было даже в последний раз примерить парадный камзол, пока Ашья и портной проверяли все до мельчайшей детали. Ашья одернула камзол, измерила пальцами высоту воротника, пробормотала что-то на родном языке.

Я стоял, покачивался, терпел. Я жмурился, пока они тыкали и щупали. Я силой воли отгонял боль. Но когда я открыл глаза, Ашья пристально смотрела на меня, и взгляд ее был темным, как угли Скуро.

— С вами все в порядке, Давико?

— Желудок болит, — ответил я.

— Сильно?

Я хотел сказать, что мне в живот словно вонзали ножи, а ночной горшок покраснел от блевоты, но вместо этого лишь пожал плечами.

— Он меня беспокоит, вот и все. — Я снова вспомнил, как Ашья с отцом обсуждали меня в саду. Они скрупулезно изучат любую слабость, которую я выкажу. — Думаю, причина во вчерашнем ужине — слишком много перца.

— Что ж. — Ашья нахмурилась. — Не переедайте сегодня, юный господин. Вас ждет ужин с архипатро Гарагаццо и калларино. Вам следует быть в хорошей форме.

— У отца есть какой-то план?

— Он хочет почтить ближайших друзей семьи перед вашим главным днем. Завтра сотни имен заполнят палаццо, куадра, залы и балконы, и в этой суете можно упустить самое главное. — Она покосилась на портного, предостерегая меня от новых вопросов и давая понять, что у отца действительно есть план.

— Желудок успокоится. — Я медленно выдохнул, скрывая боль. — Со мной все будет в порядке.

— Хорошо, — кивнула она. — Это необходимо.

Как будто таким образом мы решили проблему.

Однако ее тон создал у меня впечатление, что ей есть что добавить. Подслушав ее рассуждения с отцом в саду Талья, я осознал, что она уделяла мне намного больше внимания, чем я полагал. Она одержима качеством, цветом и покроем моего шелкового наряда, но это отнюдь не все, что интересует Ашью во мне.

Ашья подергала вышивку на моем камзоле.

— Здесь нитка, — сообщила она портному.

— Ай. У вас зоркий глаз. — Он взял ножницы и обрезал нитку.

— Так лучше. — Она щелкнула языком.

С острым, как у сокола, взглядом Ашья обходила меня кругами. Портной шел следом, переживая, что она найдет другие недочеты.

Я задумался: кто она, Ашья? Что видит на самом деле, когда смотрит на меня? Она носит свою красоту и рабские шрамы, словно маску, но что под этой маской кроется? Я представил мысли, бродившие в ее голове, тайные суждения, холодные и гибкие, как угри, что роятся в глубинных течениях Лазури. В искусстве фаччиоскуро Ашья может сравниться с любым наволанцем, хотя я никогда не замечал, чтобы она играла в нашу игру. Она наложница моего отца, собственность архиномо ли Регулаи. Но сейчас я задумался, кто она еще.

Что тогда процитировала Челия?

Женщина не может допустить, чтобы мужчина увидел ее правду, потому что он сочтет эту правду страшной.

Что-то в этом