Навола - Паоло Бачигалупи

class="p">Бывают моменты, когда мы принимаем решения, которые определят всю нашу жизнь. Оглядываясь назад, со всем моим нынешним знанием, я могу сказать, что это и был такой момент, столь же судьбоносный, сколь и решение Калибы украсть Эростейю у Амо. Это решение положило начало всем остальным событиям.

Все сложилось бы иначе, если бы я поехал дальше. Думаю, Каззетта не удержал бы меня. На самом деле он мне не препятствовал. Но его вмешательство заставило меня увидеть себя со стороны, и отражение в его глазах мне не понравилось. Тошно было смотреть на человека, который убегает тайком, бросая имя и обязанности. Так мог поступить ребенок, капризный и трусливый. Очередное безрассудство, которое причинит вред моей семье, как причинили его мои безрассудные переговоры с первым министром Мераи.

Да, мне не понравилось зеркало, которое держал передо мной Каззетта.

И потому, вопреки заветному желанию моей души скрыться в лесах Ромильи — отыскать сеть жизни, следовать мудрости Соппроса, — я выбрал путь имени и семьи. Я выбрал путь Регулаи.

Я развернул Пенька и Ленивку к палаццо — и тем самым положил начало ужасным и великим событиям, из которых сложилась моя судьба.

Глава 23

Отец тщательно отобрал почетных гостей, прибывших поздно вечером, когда камни палаццо наконец начали остывать и ночные ветра Лазури зашептали над крышами Наволы.

Это были люди, которых, по словам Ашьи, не следовало терять в шуме и веселье общего торжества.

Гарагаццо, глас Амо, архипатро и железный кулак нашей веры. Калларино, наш повелитель политики и Сотни имен Каллендры. Генерал Сивицца, главный среди люпари. Благодаря этим людям мой отец достиг процветания в Наволе. Он подчинил себе их цели и обязательства, и потому почти два десятилетия в Наволе царил мир.

Из моей собственной семьи присутствовали отец, я и Челия. Ашья тоже была, но отказалась поужинать с нами, не села за стол, потому что это было не ее место, хотя она и вела себя как хозяйка. К нам также присоединился Аган Хан, военный человек, чтобы занимать Сивиццу беседой.

Однако был один неприятный гость, присутствие которого поставило меня в тупик.

Госпожа Фурия.

Она пришла вместе с носившей рабские шрамы молодой служанкой, внимательные бледные глаза которой напомнили мне Каззетту и которая пробовала каждое блюдо, прежде чем Фурия подносила его к собственным губам.

Началось с ритуальных тостов за прошлое, настоящее и будущее — и так продолжалось на протяжении всей трапезы.

— Вы серьезно, сиана? — спросил отец, когда Фурия заставила служанку съесть ломтик картофеля, обжаренного с петрушкой и пардийскими томатами. — Думаете, я отравлю вас в собственном доме? Разве я похож на человека, который плюет в колодец?

— Вовсе нет. — Фурия отрезала голову угрю на блюде и протянула девушке. — Отведай, Силкса. Не сомневаюсь, вкус божественный.

Вместо того чтобы взять пищу рукой или щипцами, служанка наклонилась к пальцам хозяйки и изящно забрала зубами маслянистую плоть.

Мы все смотрели, испытывая револтафаме, ту странную смесь эмоций, что возникает, когда застаешь своего дядю в процессе совокупления с челядинкой. Омерзение, восхищение, смущение, чувство, что тебе не следует смотреть, — но ты все равно смотришь. Рабыня обкусывала угощение. Это было неприятно интимное зрелище. Все равно что видеть двух сплетенных друг с другом женщин, как на рисунках Арраньяло, но не уединившихся, а утоляющих свою страсть на ступенях Катреданто-Амо.

Девушка сглотнула, по ее голому бледному горлу было видно продвижение мяса.

— Неплохо, да? — сказала Фурия. — Сиана Ашья славится своими блюдами.

Девушка не ответила, но открыла рот в ожидании следующего кусочка. Я вспомнил сокольничего, кормящего птицу.

Аган Хан рассказал мне, что Полонос и Релус едва не подрались с хусскими воинами Фурии, когда та прибыла в наш палаццо и захотела, чтобы свита сопровождала ее внутри. В конечном итоге сторговались на этой единственной служанке. Аган Хан велел подчиненным держаться от нее на безопасном расстоянии, потому что ее ногти заточены, как ножи, и покрыты дистиллированным серпииксисом и если она кого-нибудь поцарапает — даже саму себя, — этот человек умрет в течение нескольких минут.

Увидев на ужине Фурию и ее диковинную служанку, я изрядно встревожился, но сейчас, глядя, как сиа кормит свою любимицу, испытал странную благодарность — происходящее отвлекло внимание от меня и моего самочувствия, потому что желудок снова сильно разболелся.

— Вы в моем доме, — сказал отец, — под моей крышей, за моим столом. Фьено секко, вино фреско, пане кальдо.

Это было древнее обязательство и могущественное: сухое сено, чтобы спать, холодное вино, чтобы пить, горячий хлеб, чтобы есть. Наволанская клятва гостеприимства и помощи. Гарантия безопасности и защиты, которую не нарушит ни один честный наволанец.

— Вы не можете сказать, что не доверяете чести Регулаи, — сказал отец. — Так в чем же причина вашего страха?

— Страха? — рассмеялась Фурия. — У меня нет никаких страхов. — Она выбрала креветку, сваренную с лаймом, и подала служанке. — Я никому не доверяю, — сказала она, — а потому ничего не боюсь. Все просто. — Фурия внимательно смотрела, как девушка жует и глотает. — В моем глазу нет ни крапинки страха.

— Вы правда думаете, что он вас отравит? Здесь? — поинтересовался Гарагаццо.

Фурия улыбнулась краешками губ.

— Я лишь думаю, что могла бы отравить себя здесь. Маленькая Силкса защищает не меня, она защищает моего дорогого Девоначи. Давай, девочка.

Фурия протянула служанке ложку холодного супа. Та наклонилась, чтобы попробовать. Фурия пристально наблюдала за ней, почти с завороженным предвкушением.

— Полно, Ничисия, — раздраженно проговорил отец. — Кажется, будто вы ожидаете, что бедняжка побагровеет и умрет у вас на глазах.

— Вы совершенно правы, яд может быть медленным, — ответила Фурия. — Следует подождать еще немного. — Она потягивала вино и продолжала с интересом следить за рабыней. — Кажется, она еще дышит.

— В вашем голосе звучит разочарование, — заметил генерал Сивицца.

— Ничисия... — снова начал отец.

— Взгляните на это с такой стороны, Девоначи. Если я испущу дух в вашем палаццо, многие имена восстанут против вас. Я оказываю вам любезность.

— Не надо кормить меня рыбьими потрохами и называть их икрой.

— Называйте как хотите, мне все равно.

Рабыня не побагровела и не рухнула на пол, и тогда Фурия откусила кусочек угря.

— Ай! Сиана Ашья! — На ее лице расплылось выражение блаженства. — Пожалуй, ради этого можно умереть. — Она притворилась, будто заваливается в обморок от аромата, одновременно подмигнув отцу. — Регулаи всегда славились изысканным столом.

— Какая одинокая жизнь, — заметил Аган Хан.

— Вы о чем?

— Никому не доверять. Жить в страхе. Всегда настороже. Не в состоянии расслабиться, даже среди друзей.

— А мы друзья? — спросила Фурия. — Я этого не знала.

— Союзники по интересам? — предположил калларино.

— Лично я даже представить не могу, какой унылой была бы моя жизнь, если бы не доверие и верность люпари, — проговорил генерал Сивицца, задумчиво покачивая вино в бокале. — Доверие, любовь добрых спутников питают не хуже пищи и вина. А может, и лучше, для солдата. Нельзя пережить ужас битвы и одержать победу без братского доверия.

— И я бы не выжил без любви и поддержки моих священников, — согласился Гарагаццо, накладывая на тарелку амотитских мидий с чесноком и принимаясь смачно их раскалывать. — Как сказано в Либри-Люминари, «без любви Амо мы что рыбы, задыхающиеся на берегу».

— В таком случае хвала фатам, что я не рыба. — Фурия скормила рабыне ложку бульона из мидий, потом съела немного сама, прежде чем уделить внимание священнику. — Быть может, причина в том, что мы разного пола. Вы мужчины, я женщина. Мы плаваем в разных водах. Доверие — порок, который женщина едва ли может себе позволить.

Я заметил, что Челия заинтересовалась словами Фурии. Вспомнил наши беседы на эту тему — как похоже звучали ее речи. Она хотела было заговорить, но тут калларино спросил Фурию:

— Вы думаете, наши воды