Навола - Паоло Бачигалупи

с удовлетворением сказал Каззетта. — Еды нам хватит на неделю.

— Убегаем? — спросил я, когда он туго затянул мешок и закинул на плечо.

— Надо быть готовыми ко всему. Я не знаю, как глубоко пустил корни заговор.

Его слова наполнили меня дурным предчувствием. Быть может, отец уже лежит мертвым в стенах палаццо, залив мрамор кровью. Быть может, все остальные погибли.

Быть может, остались только мы.

Каззетта занялся фонарем. Опустил откидную дверцу, достал свечу. Зажег фитиль от факела Челии и вернул свечу на место. Потом отодвинул заслонку на противоположной стороне фонаря — и вперед метнулся яркий луч, погаснув, как только Каззетта закрыл заслонку.

— Хорошо, — сказал он. — Гасите факел.

Челия подчинилась, опустив факел в ручеек. Раздалось шипение, запахло дымом. Темнота обрушилась на нас.

Как только свет исчез, мои другие чувства ожили. Я слышал писк крыс. Сочившуюся из стен воду. Ручеек под ногами. Ощущал запах дыма от факела...

Скрипнул, открываясь, фонарь Каззетты. Вспыхнул свет, узкий луч, словно внутри было солнце, светившее через крошечное отверстие.

— Там зеркало, чтобы давать больше света, — объяснил Каззетта. — Инструмент воров и беглецов.

Он направил луч к арке тоннеля и вывел нас в коридор, уходивший во мглу, которую не мог разогнать даже свет фонаря.

— Идем тихо, — сказал Каззетта, когда мы двинулись вперед. — Как Калиба, похищающий Эростейю.

Мы пустились в путь, минуя костницы, пробираясь вдоль скользких от влаги стен, осторожно обходя громадные веера грибов, напоминавшие постели фат Калибы, с пластинками, которые словно дышали и резко отдергивались, когда их касался свет.

Мы шли крадучись — и все же казалось, каждым шагом выдавали себя. За нами следили тысячи глаз. Пауки, и голые мыши, и клоачные крысы. Тараканы и мокрицы. Мы брели по колено в зловонных потоках, стараясь не брызгать, а выбравшись на сушу, стряхивали отвратительных бледных червей-обманщиков, которые цеплялись за нас в надежде вгрызться в теплую кожу и отложить там яйца.

Драконий глаз в моих руках ощущался теплым, странно контрастируя с царившим в катакомбах холодом. В нем была какая-то нечестивая энергия, нечеловеческая злоба. Казалось, он хочет поймать и сожрать бледных пещерных сверчков, что стрекотали на потолке; хочет накинуться на слепых безволосых мышей, что разбегались при нашем приближении и жались к краям склепов.

А потом я с ужасом осознал, что нас он тоже не прочь сожрать. Мы, три человека, для него что крысы и сверчки, только теплее. И жирнее. Я отчаянно хотел бросить глаз, но руки отказывались подчиняться. Я по-прежнему чувствовал дракона, корчащегося в моем разуме. Ищущего. Изучающего. Теперь почти непрерывно складывающего и раскрывающего крылья, скребущего чешуйчатыми извивами по моему черепу, впивающегося в мой мягкий рассудок. Голова болела, и все же я не мог бросить глаз. Не хватало воли. Глаз не желал, чтобы его оставили.

Я следовал за Каззеттой, поглощенный безмолвной схваткой с артефактом. Стилеттоторе свернул налево, потом направо. Мы пробирались полуобрушившимися коридорами, перешагивали через раздробленные кости, брели по сточным водам. Каззетта не останавливался и не искал приметы, хотя все тоннели, стоки и костницы выглядели совершенно одинаково.

Давление тьмы усилилось. Сточная канава углубилась, и от зловония слезились глаза. Я дышал поверхностно и чувствовал, что Челия делает то же самое. За нами следило все больше глаз. Я ощущал их повсюду, ощущал мгновенно пробудившийся интерес пауков и крыс. Вздрогнув, осознал, что в глубинах сточной канавы, вдоль которой мы шли, извиваются черные угри, существа слепые и зубастые, исполненные кровожадной злобы. И с этим осознанием пришло другое: это не я ощущаю взгляды и бурлящий голод созданий Скуро. Это дракон. Он разделяет мои чувства, а я — его.

— Сейчас мы под Куадраццо-Амо, — прошептал Каззетта. — Уже недалеко.

Внезапно я почувствовал новые глаза. Не мелкие, как у крыс и сверчков, а большие. Душа дракона вспыхнула в моей груди жаром голодного предвкушения. Я испытал голод, рот наполнился слюной, губы приоткрылись. Радость...

...кровопролития.

— Стойте! — прошептал я. — Дальше нельзя!

Каззетта и Челия замерли.

— В чем дело?

Я не мог описать свои ощущения. Язык дракусов отличался от языка Амо, и трудно было передать волну чувств понятными человеку словами.

— Там люди, — наконец сказал я. — Они ждут нас. Они... Они знают... — Я сглотнул. — Знают, что мы идем.

— Вы ошибаетесь, — возразил Каззетта. — Мы почти у цели. Победите свои страхи, Давико.

— Най, — покачал головой я. (Душа дракона буквально гудела от удовольствия, предвкушая резню.) — Они ждут. — Я чувствовал затаившуюся злобу. — Я ощущаю запах стали. Это... Это засада.

Формулируя эти истины и пытаясь облечь их в слова, я испытывал драконий голод.

Каззетта приглушил фонарь. Озабоченно посмотрел на меня. Я понял, что вспотел, почти поглощенный вожделением дракона; наша кровь, чужая — ему все равно.

— Их... ч-четверо.

Челия неуверенно переводила взгляд с меня на Каззетту.

— Откуда тебе знать?

Я опасался, что драконий голод — в действительности песня сирены, приманивает к нам врагов. Жажда крови пропитала мое тело. Казалось, я пылаю, как сигнальный огонь. Дракон хотел, чтобы я закричал, привлек к нам внимание, спровоцировал схватку. Чтобы он смог насытиться.

— Они близко, — произнес я сквозь зубы. — Впереди, в тоннеле. Знают, что мы должны пройти здесь, и собираются нас убить.

Все мои силы ушли на то, чтобы выговорить эти слова.

Каззетта прищурился:

— Это вам говорит драконий глаз?

— Я его чувствую. Да, как будто его чувства принадлежат мне.

Глаз буквально пульсировал жаждой убийства. Необузданным желанием кормиться, не заботясь о том, кто из нас, теплокровных животных, попадет к нему в зубы и когти. Его присутствие в моем разуме росло, эта вибрирующая мощь грозила разорвать меня.

— У них мечи, — выдохнул я.

— Четверо? — переспросил Каззетта. — Вы уверены?

Я смог только кивнуть.

— Луки? Арбалеты?

Я не чувствовал крылатых зубов, только длинные стальные когти...

— Н-най. Мечи.

— Как далеко?

Я знал расстояние со сверхъестественной точностью, но никак не мог перевести его в человеческие единицы измерения.

— Впереди... В третьей... арке. Я их там вижу. — Я вздрогнул от нового чувства. — Они знают, что мы идем.

— Подержите фонарь, — сказал Каззетта Челии, внезапно приняв решение. — Сосчитайте до шестидесяти, затем медленно идите вперед.

К моему изумлению, он стал раздеваться — развязывать брючный пояс, расстегивать пуговицы на колете, снимать рубашку. Челия широко распахнутыми глазами наблюдала за оголением Каззетты, но тот не обращал на нее внимания.

— Когда сосчитаете до шестидесяти, начинайте шуметь, — сказал он. — Как будто вы глупые, напуганные дети архиномо. Не скрывайте своего приближения. Мне нужно, чтобы вы отвлекли убийц.

Тело Каззетты испещряли кошмарные шрамы — этакий гобелен с вытканными на нем следами плетей и клинков, с порезами и ожогами. Я никогда прежде не видел стилеттоторе голым, и теперь не мог отвести взгляд, рассматривал реберную клетку, узкий таз, жилистые бедра, вислый пенис — и повсюду, повсюду шрамы. Кружевное плетение пыток и страданий. Каззетта не дал нам времени вдоволь изучить себя и соскользнул в грязные воды сточной канавы.

— Считайте до шестидесяти, — напомнил он.

Зажав в зубах кинжал, стилеттоторе скрылся под зловонной поверхностью. Осталась только рябь на смердящей черной жиже.

Глядя на то место, где он нырнул, Челия содрогнулась, но заговорила, как велел Каззетта:

— Униц, дуиц, терц, куаттра, чинкуа, сецца, сетта...

Ее счет был ровным и размеренным, словно сердцебиение. Каждое число слетало с ее губ подобно молитве Амо.

Пока она считала, мы стояли рядом и смотрели друг на друга. Взгляд ее темных глаз был мягким от страха и одновременно жестким от решимости. Она бесшумно извлекла из ножен меч, полученный от Каззетты. Не переставая считать.

— Терциа, терцуниц, терцадуиц...

Дальше и дальше — и скоро числа кончились.

Челия добралась до шестидесяти, и я засомневался, что мы дали Каззетте достаточно времени. Но она властно повернулась и зашагала по коридору, высоко