Затерянный книжный - Иви Вудс

отняла руку у Мэри и поблагодарила ее за доброту – с полной уверенностью, что это последний раз, когда мы видимся.

Медсестра отвела меня обратно в здание, завела в какую-то комнату, где меня взвесили, измерили рост, а потом другая медсестра быстро постригла мне ногти.

– Зачем вы это делаете? – спросила я.

– Ты пойдешь на прием к доктору Хьюзу.

Я сказала себе, что это совершенно естественно. Конечно, им нужно осмотреть меня, прежде чем отпустить. Формальность, не более. Конечно же.

После беглого осмотра меня отвели в другую комнату, где сидел человек в белом халате. Он представился как доктор Хьюз. Итак, вот он, мой шанс высказаться в свою защиту, – но я поняла, что не знаю, с чего начать.

– Представьтесь, – сказал он, открывая папку кремового цвета и приготовившись записывать.

– Я… меня зовут Опалин Гр… то есть я хотела сказать…

– Не слишком многообещающее начало.

Он еще ухитряется шутить, когда я в столь отчаянном положении! Это вывело меня из себя.

– Меня зовут Опалин Карлайл, но я жила под псевдонимом Опалин Грей, чтобы мой жестокий помешанный брат не смог меня отыскать.

Вот так. Ясно, связно, кратко. Пусть этот человек увидит, что я в здравом уме.

– Где вы живете?

– В Дублине. У меня небольшой магазин на Халф-Пенни-Лейн.

Он поднял бровь.

– И вы беременны?

– Да.

– Со сколькими мужчинами вы вступали в интимную связь?

– Прошу прощения?..

– Сколько у вас было половых партнеров, мисс Карлайл?

Ярость вспыхнула, подобно огню, и я сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Он провоцирует меня, хочет увидеть, как я буду реагировать.

– Всего один, – холодно ответила я.

– Ваш брат утверждает, что вы вели непристойный образ жизни, это так?

Я не знала, что ответить на это, так что промолчала.

– Вы страдаете от зрительных галлюцинаций?

– Увы, не в эту минуту.

Он с таким презрением взглянул на меня, что я прикусила язык и зареклась ехидничать.

– Слышите голоса?

– Нет, доктор, я не слышу никаких голосов. Вы же видите, со мной все в порядке. Мой брат организовал весь этот фарс. Он в бешенстве, потому что я воспротивилась его воле и не вышла замуж за человека, которого едва знала. Он так наказывает меня, понимаете?

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом его ручки по бумаге. Я думала о том, куда унесли мою одежду и ходит ли отсюда автобус до Дублина.

– На сегодня достаточно. Сестра! – На его зов в кабинет вошла Патриция.

– Теперь я могу ехать домой?

– О, боюсь, пройдет довольно много времени, прежде чем вы будете готовы вернуться в социум, мисс Карлайл. Если этот день вообще когда-нибудь настанет.

Его слова звучали как реплика из какой-нибудь пьесы. Такое мог сказать актер со сцены, но никак не реальный человек.

– Вы же не серьезно? На чем основано ваше медицинское заключение? На том, что вы спросили, страдаю ли я от галлюцинаций?.. Доктор Хьюз, вы ведь видите: я так же нормальна, как и вы сами.

– Ваш брат…

– К черту моего брата! Неужели его слово стоит дороже, чем мое?

Он ничего не сказал – просто молча надел колпачок на ручку, как бы показывая, что больше ничего писать не будет. Я получила свой ответ.

Я уперлась ладонями в стол, разделявший нас.

– Он лжет вам! Я могу доказать. В мои руки попала очень ценная рукопись, и он хочет выкрасть ее, разве вы не понимаете?

Доктор кивнул медсестре, и та поволокла меня из кабинета.

– Ну же, Карлайл! Тебе же лучше, если не будешь сопротивляться, – прошипела она.

– Проводите любые тесты! Я докажу, что не сумасшедшая!

– О, я думаю, мы и так уже всё поняли на этот счет, мисс Карлайл.

– Нет! Пожалуйста! Где доктор Линч? Дайте мне поговорить с ним! – Голос срывался, и мои бессмысленные крики эхом разносились по коридорам. Другая медсестра как раз заводила пациента в кабинет к врачу, и Патриция окликнула ее, между делом сказав, что я позабуду обо всем через час. Они действительно считали меня сумасшедшей, и мои протесты лишь подкрепляли их в этом убеждении.

Меня затащили обратно в мою грязную конуру, и я забилась в угол, где проплакала, наверное, несколько часов. Уже стемнело, когда я подняла взгляд и увидела, что на второй кровати сидит женщина. Как долго она тут?

– Лучше утри слезы, проку от них мало.

– Мэри?

Я поднялась с пола – задача весьма непростая, если учесть мой живот, – и присела на кровать рядом с ней.

– Почему ты здесь? – спросила я, впервые рассматривая ее как следует.

Растрепанные волосы, торчащие во все стороны, темные и глубокие глаза, нежный детский ротик и не по годам размеренная речь.

– Истерия. По крайней мере, так они сказали.

Это слово могло значить вообще что угодно.

– И в чем же она… хм… проявляется? – Я вдруг осознала, что буду делить комнату с этой женщиной.

– Я становилась чересчур эмоциональной, когда отец бил меня.

– Боже милостивый.

Мэри чуть улыбнулась, будто юмор был единственным, что у нее еще осталось.

– Я забеременела и сказала ему, что это сделал священник из нашей церкви, но отец не поверил. Он обозвал меня грязной шлюхой. Ему не хотелось, чтоб я маячила у него перед глазами, так что он заявил врачам, что у меня «демоническая лихорадка». Что я сама наносила себе увечья.

Я спрятала лицо в ладони. Как мы оказались в этой точке? Я бежала из дома, вдохновленная суфражистками, этими современными женщинами, готовыми бороться за равенство и свободу, за собственное счастье. Но один росчерк пера – и вот мы взаперти. Проблемные женщины, одержимые неподходящими идеями.

– Как давно ты здесь? Ты выглядишь очень молодо.

– Я попала сюда три года назад. Сейчас мне двадцать два.

Слезы полились сами собой. Все казалось совершенно безнадежным, но Мэри крепко сжала мою руку.

– Ты должна быть сильной ради ребенка, – сказала она. Потом встала, разделась и легла на вторую кровать.

Я лежала на тонком матрасе и через решетку за окном смотрела на луну. Мэри права. Мне нужно позаботиться об этом маленьком чуде, растущем внутри. Есть мерзкую еду, дышать свежим воздухом, быть настолько здоровой, насколько это вообще возможно. Если по-другому сейчас не получится, я возьму все, что есть, – ради нее. Нельзя позволять себе волноваться, это может навредить малышке. Когда придет время рожать, меня отвезут в больницу, и там у меня появится шанс на спасение.

Прошло еще две недели, и каждый день походил на предыдущий. Сложно даже вообразить, как медленно тянутся дни, когда нечего делать, говорить или думать. Единственное, что было примечательного в моем существовании, – это холод. Когда я говорила что-нибудь, то могла видеть собственное дыхание. Как-то раз во время завтрака у одной пожилой женщины случился припадок, она дрожала, билась в конвульсиях от холода и почти упала со скамейки.

– Пусть-ка грохнется на землю, это послужит