Затерянный книжный - Иви Вудс

присваивали очередную стипендию, пока кто-то другой не издавал бестселлер о малоизвестных коллекционерах прошлого и их находках. Я был проклят самым неистребимым из всех человеческих желаний – желанием оставить свой след.

Я провел много часов, изучая свидетельства рождения и смерти, перебирая заметки о благотворительных акциях и общественных мероприятиях, и наткнулся в итоге на письмо редактору одной ирландской газеты, датированное 1930 годом.

«Дорогой сэр!

Я пишу с глубоким отчаянием, поскольку мои просьбы по этому вопросу, обращенные ко всем и каждому, остались без внимания. Я хочу, чтобы вы всерьез озаботились плачевным состоянием психиатрических лечебниц по всей стране. Женщин, которые пребывают в уме не менее здравом, чем вы или я, насильно помещают в эти лечебницы, не проводя никакого обследования, их содержат в кошмарных условиях, кои не соответствуют никаким стандартам и унижают человеческое достоинство. Мою добрую подругу удерживают против воли в таком учреждении, принадлежащем округу Коннахт, и, хотя я написала огромное количество обращений в государственные органы, мне не дозволили привезти туда независимого специалиста для осмотра. Необходимо тщательное расследование в отношении деятельности подобных заведений, и как можно скорее.

Искренне ваша,

леди Джейн Финли»

Как странно, что английская леди пишет подобное письмо, да еще и редактору ирландской газеты. Зачем бы ей это делать? Она не упоминала имя своей подруги, но я сделал стойку. В письме Сильвии Бич Опалин упоминает, что обе они были в заключении. Может, ее против воли поместили в сумасшедший дом? Надо поднять записи, чтобы выяснить, сколько таких лечебниц было в то время в Ирландии и где конкретно они находились.

Мне нужен был кофе. Точнее, мне нужна была Марта, но придется обойтись одним кофе.

Глава 40. Опалин

Несколько драгоценных секунд, прежде чем открыть глаза, я не помнила, где нахожусь. Разум твердил, что я дома, в постели, но тело знало, что это ложь. Я замерзла, и грубое одеяло, в которое я куталась, мне не принадлежало. Я открыла глаза – и ужасная правда обрела реальные черты. Это не дурной сон, нет. Я в тюрьме, и меня упек сюда мой брат.

Я услышала тяжелый стук каблуков по коридору, словно промаршировала маленькая армия. Дверь с грохотом распахнулась.

– Шесть часов, пора вставать, – объявила медсестра, не глядя на меня. Она открыла окно, и в комнату хлынул ледяной воздух.

Разумом я понимала, что бесполезно отстаивать свою правоту в ее глазах, но все же не могла не молить ее о свободе.

– Пожалуйста, мне нужно поговорить с доктором Линчем. Произошла огромная ошибка, вы должны отпустить меня!

У медсестры были черные грязные волосы, разделенные посередине строгим пробором, и темные глаза, казавшиеся одновременно пронзительными и абсолютно пустыми. Она полностью проигнорировала меня, как будто ни слова не слышала.

– Иди в холл, завтрак ждет.

– Да, но…

– Поговоришь с ассистентом, доктором Хьюзом. Позже сможешь обсудить с ним все.

Она вручила мне кошмарного вида платье из серой фланели и велела переодеться. Потом забрала мою одежду и унесла ее куда-то. Меня подвели к умывальнику, где прочие пациентки растирали лица ледяной водой. Они не показались мне сумасшедшими, скорее усталыми и испуганными.

Медсестра – я узнала, что ее зовут Патриция, – подгоняла нас, будто скот, заставляя всех идти в помещение, которое, я предполагала, служило столовой. Здесь был длинный деревянный стол со скамьями по обе стороны, а на столе стояли эмалированные чашки с каким-то бульоном и корзинка с черствым хлебом. Мне показалось, что пациентов примерно человек шестьдесят. В дальнем конце зала стоял еще один стол, поменьше, а за ним сидели с десяток женщин, страдающих, кажется, умственной отсталостью. За ними наблюдали сразу две медсестры. Я села и попыталась запихнуть в себя пару ложек бульона, но стоило ему попасть в рот, как меня чуть не стошнило. Горло отказывалось совершать глотательные движения. Я хотела размочить в бульоне хлеб, но тут какая-то пожилая женщина схватила меня за руку.

– Не ешь, он отравлен!

Кусок хлеба выпал у меня из руки, и женщина безжалостно расхохоталась. Я не могла понять, сумасшедшая она или просто жестокая.

– Оставь ее в покое, Агата.

Я огляделась, пытаясь понять, кто сказал это, и удивилась. Это была молодая женщина лет двадцати, но звучала она властно, совсем не по годам. Я кивнула в знак благодарности. Учитывая состояние одежды и душевное состояние моих соседок, вынужденных пребывать в этом ужасном месте, трудно было предположить, сколько им на самом деле лет.

– Меня зовут Мэри. – Она говорила с мягкостью, которую я не ожидала услышать. – Как ты попала сюда?

– Мой брат…

Я поняла, что не могу закончить предложение: боялась разрыдаться прямо здесь. Впрочем, какая-то седая женщина на другом конце стола тоже плакала, а та, что сидела рядом со мной, бессвязно бормотала что-то себе под нос.

– Выходим во двор! – Крик медсестры возвестил об окончании завтрака, и всем выдали поношенные шали, чтобы мы могли выйти во двор (закрытый, разумеется). Стояла середина зимы, так что было очень холодно. Вдобавок ко всему двор с трех сторон закрывали стены, только северная сторона была открытой, а значит – никакого солнца. От этой мысли мне стало так тяжело, будто на сердце навесили якорь. Все это чересчур. Я застыла, в то время как другие пациентки засуетились.

– Построиться!

Я проигнорировала приказ. Я была слишком слаба, чтобы двигаться.

– Карлайл, возьми кого-нибудь в пару и марш во двор!

Я не привыкла, чтоб мне отдавали приказы. Я отказывалась подчиняться.

– Сколько тебе повторять?! – К моему изумлению, эту реплику медсестра сопроводила пощечиной. Внезапно моя слабость обернулась яростью. Я собиралась ответить ударом на удар, как вдруг кто-то схватил меня под руку и потащил вперед.

– Лучше делать, как они говорят, – тихо шепнули мне на ухо.

Я посмотрела налево и увидела, что рядом со мной шагает Мэри, та самая женщина, которая заступилась за меня во время завтрака.

– Меня не должно здесь быть, – сказала я.

– Думаешь, хоть кто-то из этих бедных женщин заслуживает быть здесь?

Я покачала головой, но, честно говоря, в эту секунду мне было плевать на остальных. Эти женщины с их лишенными нормальности лицами пугали меня. Я плотнее укуталась в шаль. От холода я так дрожала, что зубы стучали, и я заметила, что у некоторых моих товарок посинели губы. Это было бесчеловечно.

– Карлайл, подойди.

Я так давно не пользовалась своей настоящей фамилией, что в первую минуту даже не поняла, что медсестра Патриция обращается именно ко мне. Слава богу, подумала я. Они поняли, что совершили ошибку, и теперь собираются выпустить меня. Я