Затерянный книжный - Иви Вудс

class="p1">– Я подумал, когда ты поступишь в университет, тебе надо будет чем-то писать.

Она достала ручку и прижала к груди.

– Она прекрасна, спасибо!

– А теперь мне действительно пора идти, – сказал я слегка дрогнувшим голосом. – Но у вас, кажется, дверь заклинило…

Мадам Боуден протянула руку и легко распахнула ее.

– Доброй ночи, Генри, – сказала она и подмигнула мне.

Глава 43. Опалин

Клиника для душевнобольных округа Коннахт, 1923

Не знаю, сколько я пролежала на той кровати, было ли мне холодно или тепло, крутились ли вокруг меня какие-то люди. Все чувства притупились, осталось только одно желание – подержать мою девочку.

– Да с чего ты захотела нянчить мертвого ребенка? – огрызнулась медсестра. Вероятно, уже не в первый раз.

У меня не было сил отвечать ей или плакать. Я могла только надеяться, что сама скоро умру и это закончится. Мэри принесла мне еды, но я не притронулась к ней. Потом кто-то открыл окно, чтобы в комнате стало холодно, сдернул с меня одеяло – я все равно не пошевелилась. Меня подняли и отнесли в ванную, смыли засохшую кровь с моих бедер. Мне было все равно, что кто-то видит меня обнаженной или дотрагивается до меня. Я мечтала умереть и воссоединиться с моей малышкой.

Потом настала ночь, и я с криком проснулась от кошмара: Линдон, захлестнувший удавкой горло моему ребенку.

– Что такое? – Рядом с кроватью стояла Мэри и гладила меня по лбу. Я вцепилась в ее руку.

– Я не могу… не могу жить…

– Ты должна.

– Ты не понимаешь, – пробормотала я, отворачиваясь.

– Понимаю! Отец бил меня и бил, пока ребенка не стало, но чувство вины… – Она осеклась. – Вот почему он засунул меня сюда. Не мог смириться с тем, что совершил, так что выбрал винить во всем меня. И запер здесь.

Я повернулась и посмотрела на нее. Было темно, но в лице Мэри просвечивало некое благородство, милосердие, которого я не могла вообразить в столь ужасных обстоятельствах.

– О, Мэри, мне так жаль…

– Мне не нужна твоя жалость, Опалин. Мне нужна ты сама, чтобы я могла выжить. Мы обе нужны друг другу, если собираемся когда-нибудь вырваться отсюда.

Она казалась такой сильной, такой независимой, что я никогда не подумала бы, что она вообще нуждается в ком-то другом.

– Просто позволь мне помочь тебе сейчас. Ты переживешь это и станешь еще сильнее.

– Но какой в этом смысл? – спросила я, приподнимаясь на локтях. – Что за будущее нас ждет?

– Я не знаю. Все, что я могу, – надеяться, и в тот день, когда ты появилась здесь, я почувствовала, что мои молитвы были услышаны.

Я горько рассмеялась.

– Я бы советовала тебе возложить свои надежды на кого-нибудь другого. Кто угодно из местных женщин послужит для тебя большим вдохновением, чем я.

– Сейчас ты думаешь так, но…

Я села так резко, что мы почти столкнулись лбами.

– Я всегда буду думать так.

Однако наутро Мэри упрямо принесла мне тарелку овсянки. Я знала, как она рискует: выносить еду из столовой категорически запрещалось, наказание – одиночное заключение. Я ничего не сказала, просто села на кровати и начала есть. Позже она ухитрилась пронести еще кусок хлеба (правда, без масла) и эмалированную чашку с чаем. На следующее утро я дошла до столовой сама, опираясь на плечо Мэри.

– Ты умеешь шить? – спросила она.

Я видела, что Мэри чинила для других поношенную одежду. Она была единственной пациенткой, кому доверяли иглу.

– Когда-то, еще до клиники, я была портнихой. Мама научила меня. Тебе тоже надо чем-то занять себя, Опалин.

– Я могу попробовать, – согласилась я, не пришившая ни разу в жизни даже пуговицы.

«Дорогая Джейн,

я оказалась в ситуации, в которую сама с трудом могу поверить, а потому не знаю, в каких словах описать ее тебе, моей самой близкой подруге. Честно говоря, воспоминания о нашем общем детстве сейчас кажутся сном. Однако у меня мало времени, придется ужаться в словах. Я в психиатрической лечебнице. Уверяю тебя, что я совершенно здорова и пребываю в здравом уме. За всем стоит Линдон; уверена, остальное ты сама понимаешь. А еще я родила ребенка. Она не выжила. Пожалуйста, помоги, если сможешь.

Твоя подруга

Опалин»

Прошел год. Надежда на спасение превратилась в несбыточную мечту, о которой я почти не вспоминала. Мэри все меньше говорила, зато от тревоги начала много кашлять по ночам и почти не спала, так что я сидела рядом, укутав ее своим одеялом.

– Расскажи, как ты жила, – попросила она однажды, – до того, как попала сюда.

Как я жила раньше… Я не знала, как поведать историю, которая теперь даже не казалась моей собственной. Было страшно, что, если начну рассказывать, еще сильнее отдалюсь от своего прошлого.

– Я продавала книги.

Воцарилось молчание. Мы обе пробовали на вкус реальность этих слов.

– Я никогда не читала книг, – тихо сказала Мэри.

Я порадовалась, что темнота скрывает выражение моего лица, – наверняка в нем смешались шок и жалость, а Мэри не захотела бы ни того ни другого. Ее нагнал очередной приступ кашля, затяжной, минут на пять. Хриплое дыхание подтверждало мои подозрения: грипп. К болезни добавлялись беспрерывный холод, изношенные тряпки вместо нормальной одежды и диета из каши и водянистого супа, так что я всерьез опасалась за ее здоровье.

– Можешь рассказать мне какую-нибудь историю? Из твоих книг?

В ту минуту я сделала бы что угодно, лишь бы утешить ее, и поэтому принялась пересказывать ей второй роман Эмили Бронте. Перед глазами стоял мелкий убористый почерк. Я помнила историю почти слово в слово, потому что читала ее не так, как остальные книги. Я была единственной, кто видел ее с тех пор, как записную книжку спрятали в шкатулку для шитья, так что слова впечатались мне в душу.

Слова успокаивали Мэри, и, как ребенок, она каждый вечер просила рассказывать одно и то же, снова и снова. Меж тем ей становилось все хуже.

Глава 44. Марта

Я закрыла книгу и почувствовала, как стены комнаты успокаиваются вокруг меня. На обложке был изображен магазин мистера Фитцпатрика. Я провела кончиками пальцев по названию, выгравированному золотом.

– «Затерянное место», – прошептала я. Теперь у меня не осталось сомнений, что роман написала Опалин Карлайл. Я почти закончила читать и пыталась растянуть удовольствие, как плитку шоколада в детстве. Ощущение тоже было горько-сладким, потому что единственный, с кем я могла разделить это удовольствие, вероятно, ненавидел меня. Генри.

Я сидела в библиотеке Тринити вместе с Логаном. Подразумевалось, что мы будем писать