Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

— О мой бог! — заметил Биль. — Это твой клуб «Зефир».

— Биль, извини меня, но, может быть, ты выйдешь на минуточку.

— Хорошо, хорошо, ребята! — крикнул Биль. — Я не принадлежу ни к какой ложе и сейчас выйду, а вы присмотрите, чтобы Гарри застегнул штаны. Может, вы хотите, чтобы я завернул его в пеленку?

— Уйди, Биль. Всего на минутку.

— Не смущайтесь, ребята! — снова крикнул Биль. — Я сейчас ухожу.

Мне было досадно, что члены клуба пришли именно в эту минуту и позволили Билю поставить нас в смешное положение.

Даже после того как мы с Кэй остались вдвоем в купе салон-вагона, мне по-прежнему казалось, что мы не одни. На Кэй был дорожный костюм, но я все еще видел ее в подвенечном платье из белого атласа. Наш разговор неизменно соскальзывал на свадьбу. Всю дорогу до Нью-Йорка и даже за обедом, поданным в купе (правда, ни у меня, ни у Кэй не было аппетита), мы говорили только о нашем браке, причем каждый из нас, как оказалось, видел то, чего не заметил другой. Порой мы встречались взглядами, полными какого-то странного изумления, и я вспоминал, что завтра нам предстояло отправиться в океанское путешествие. Мне доводилось слышать, что девушки в подобные моменты испытывают страх, но надеялся, что Кэй представляет исключение. Я хотел ободрить ее, однако она и сама, видимо, находила все вполне естественным и без умолку болтала о свадьбе. Когда в темноте за окнами замелькали огни города, мы все чаще стали умолкать на полуслове, хотя оба старались избегать пауз. Я притронулся к лежавшей на коленях левой руке Кэй с кольцом в знак помолвки и обручальным кольцом на третьем пальце; это было простое золотое кольцо — Кэй не признавала платиновых.

— Кэй, я так рад, что мы поженились.

— И я тоже. Интересно, что случилось с Билем? Боюсь, что он слишком много выпил.

— Ничего. С Билем все будет в порядке.

Проводник нажал кнопку звонка у дверей купе, и Кэй мигом отдернула руку.

— Гарри, ты не забыл снять с чемоданов ленты?[32]

— Нет, не забыл.

Вошел улыбающийся проводник. Через несколько минут поезд должен был подойти к вокзалу Гранд Сентрал.

— А он догадывается, что мы новобрачные, — заметила Кэй. — Надеюсь, не все окажутся такими догадливыми.

— Не вижу причин, почему все обязательно должны догадываться. Я чувствую себя так, будто мы женаты уже давным-давно.

Кэй взглянула на себя в зеркало, поправила шляпку и натянула перчатки. Я все еще не мог отделаться от мысли, что вот сейчас, как только мы сойдем с поезда, мне предстоит проводить Кэй в дом одной из ее приятельниц.

— Гарри, а в гостинице…

— Но многие же останавливаются в гостиницах.

— Рада, что ты напомнил мне об этом. Как только мы придем туда, я сниму перчатку — пусть все видят мое кольцо.

— Все обойдется, не волнуйся. Ты побудешь с коридорными и багажом, а я переговорю с администратором.

— Гарри, не соизволишь ли ты поцеловать меня?

— Что ты! Конечно.

— Да перестань ты без конца твердить свое «конечно»! Просто поцелуй, и все.

Администратор сидел рядом с кабинкой кассира, за столом с телефонами; за его спиной возвышался шкаф с многочисленными, набитыми корреспонденцией секциями. Со скучающим и небрежным, как я хотел надеяться, видом мы с Кэй подошли к столу. Администратор разговаривал с каким-то толстяком, дымившим сигарой, и нам пришлось подождать, пока он не освободится.

— Мы просили забронировать номер для мистера и миссис Пулэм, — сказал я и вскоре уже заполнял регистрационную карточку на имя мистера и миссис Пулэм.

— Надеюсь, номер находится не рядом с лифтом и нас не будет беспокоить шум, — промолвила Кэй.

Я понимал, что она сказала так только в расчете на тонкий слух стоявших поблизости коридорных.

— Пустяки, — ответил я. — Ведь нам же только переночевать.

Мое замечание прозвучало довольно бессмысленно, поскольку оба мы понимали, что оказались вместе не на одну ночь, а навсегда. Я дал коридорным по двадцати пяти центов за доставку багажа, и они ушли, закрыв дверь и оставив нас вдвоем. Мой чемодан лежал на специальной подставке, устроенной перед двуспальной кроватью, а чемодан Кэй с ее новыми инициалами «К. М. П.» — на другой подставке. Тут же коридорные положили ее круглую коробку для шляп с теми же инициалами. Мы с Кэй стояли рядом; с одной руки у меня свисало пальто, в другой я держал шляпу. Чистая спальня выглядела как-то слишком уж казенно. В белой ванной комнате все сияло.

— А тут очень мило, — проговорила Кэй, избегая смотреть на меня. Она села перед туалетным столиком и резким, решительным движением сняла шляпу. Затем, уже не так поспешно, сняла перчатки, поправила волосы и встала.

— Ну вот, — сказала она.

— Здесь есть и гостиная. Давай посмотрим.

Мы прошли в маленькую гостиную.

— О, как здесь мило! — воскликнула Кэй.

В действительности комната была обставлена с той холодной изысканностью, которая так типична для гостиных любого приличного отеля. Здесь стояли кушетка, обитая парчой, два таких же мягких кресла, несколько стульев с жесткими спинками и два столика с лампами, словно нарочно кем-то искривленными. На стене висело французское зеркало и несколько имитаций французских гравюр с идиллическими сценами из жизни Версаля. Я думаю, что есть специальная типография, где такие гравюры печатаются, как почтовые марки.

— Да, довольно мило, — отозвался я. — Ты, должно быть, очень устала?

— Я бы не сказала, что слишком устала, но все равно завтра нам нужно встать пораньше.

— А вот я совсем не устал. Ложись, если хочешь спать, а я, пожалуй, полчасика посижу почитаю.

Кэй, которая в эту минуту с особым вниманием рассматривала одну из версальских сценок, живо повернулась ко мне и улыбнулась.

— Гарри, готова поспорить, что ты раздумывал над своей речью не один час. Ты поэтому и привел меня в гостиную?

— Пожалуй.

— Ну хорошо. Я позову тебя.

Я сел, открыл книгу, но не успел прочитать и первой строчки, как из спальни меня окликнула Кэй.

— Да, Кэй? В чем дело?

Что-то в ее голосе поразило меня, но, войдя к ней, я понял, что ничего особенного не произошло.

— Ты не возражаешь, если мы оставим дверь открытой и будем разговаривать?

— Конечно, — ответил я и услышал ее громкий вздох.

— Гарри… — начала было Кэй. — А впрочем, не важно.

— Говори, говори! Что ты хотела сказать?

— Гарри, я не уверена, что мы любим друг друга.

— Как, как?!

— Да, не уверена. Ведь будет ужасно, если вдруг окажется, что мы только воображали, будто любим друг друга. Я хочу сказать — если окажется, что мы поженились только из чувства долга, потому что убедили себя в неизбежности этого.

Она думала о том же, о чем думал я, и не побоялась открыто высказать свои опасения.

— Возможно, каждый на нашем месте чувствует себя точно так же, Кэй. Может быть, миллионы и миллионы людей испытывали то же самое. — Я обнял ее и поцеловал. — Не беспокойся, все будет хорошо.

— Дорогой, — сказала Кэй, и я опять поцеловал ее. — Я не хочу казаться глупой, но, наверное, таковы уж все девушки.

— Нет, ты вовсе не глупая.

— Мне хорошо, пока ты со мной. Ты не оставишь меня, правда?

— Нет.

— Никогда?

— Никогда.

— И пока читаешь, оставишь дверь открытой?

— Да, конечно.

— Дорогой, это, разумеется, мелочь, но ты не мог бы забыть раз и навсегда это свое «конечно»?

— Что ты, Кэй! Конечно!

26. Одна и та же музыка

Мне всегда кажется, что когда бы я ни захотел остаться наедине, почитать или подумать, все другие члены семьи нарочно разыскивают меня, чтобы помешать. В нашем доме в Норт-Харборе наверху была комната, считавшаяся моей; комната имела всего одно окно — над черным входом в дом, — выходившее на покрытый решетчатой крышей дворик для сушки белья. Я никак не мог понять, чем могло мое убежище привлекать еще кого-нибудь, кроме меня, но как только я заходил сюда, вслед за мной немедленно появлялись все остальные. Здесь стоял старинный письменный стол, тот самый, что находился когда-то в моей комнате в общежитии университета, — в нем я держал чековую книжку и кое-какие бумаги. Обстановку дополняли кресло, радиоприемник и шкаф — теоретически мой, а практически наполовину набитый старыми вечерними туалетами Кэй, судьбу которых она никак не могла решить — не то отдать кому-нибудь, не то оставить себе. Живя в Норт-Харборе, особенно во время отпусков, я обычно пытался уединиться в этой комнате, чтобы почитать газету или оформить счета для оплаты.

Мне надо было оформить счет профессионального теннисиста из «Харбор-клаб» на сумму в шестнадцать долларов пятьдесят центов — плата за уроки, которые он давал Джорджу. Вынув чековую книжку, я обнаружил, что не помню, какое сегодня число, ибо дни, когда я не работал в конторе, как-то сливались один с другим. Взглянув на настольный календарь, я прежде всего установил, что сегодня четверг. Календарь прислал мне школьный товарищ Боб Ридж, и на его металлическом основании имелась надпись: «С наилучшими искренними пожеланиями — Роберт Ридж, „Страхование жизни“»; ниже шли выдавленные на металле слова: «Помни, как летят дни». Дело происходило в четверг, в конце августа 1939 года в половине десятого утра; день стоял солнечный и теплый.