Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

Джон Филиппс Марквэнд

К благосклонному (а может быть, и неблагосклонному) читателю

Если этот роман о вымышленных мною проблемах вымышленного Генри Пулэма и его вымышленных друзей заинтересует читателя, это будет означать, что он поверил, хотя бы ненадолго, в реальность моих героев, причем от силы иллюзии будет зависеть и степень успеха книги. Если ее персонажи покажутся читателю правдоподобными, он, несомненно, станет связывать их с определенными живыми лицами из своего обычного окружения, ибо любой правдиво выписанный образ, начиная с произведений Ричардсона и кончая литературой наших дней, имеет в жизни свой прототип. Вполне возможно, что читатель пойдет еще дальше и начнет уверять, будто такой-то литературный персонаж целиком и полностью списан с его знакомого Х. Если читатель когда-либо знал автора или хотя бы кого-нибудь из его друзей, он начнет строить предположения о том, кто из них послужил писателю прообразом того или иного героя. Именно подобные домыслы и лежат в основе сплетен, до которых так падки люди, далекие от литературного творчества.

Разумеется, каждый писатель, в каком бы жанре он ни творил, неизменно отражает жизнь такой, какой она представляется его взору. Но когда он выводит на страницах книги персонаж, целиком взятый из жизни, то выясняется — и почти все известные мне писатели это подтвердят, — что ни одно реальное человеческое существо не может показаться убедительным в искусственной атмосфере романа. Нет человека, способного понравиться всем и каждому; любой из нас недостаточно типичен и слишком ограничен, чтобы стать персонажем подлинно художественного произведения. Всякий удавшийся персонаж — это не что иное, как сочетание, обобщение множества различных черт, присущих множеству отдельных лиц, либо почти незнакомых автору, либо полузабытых, причем все эти черты преображены творческим воображением писателя. Чтобы воссоздать иллюзию реальности, автор должен обладать огромным запасом воспоминаний и впечатлений.

Взять, например, Боджо Брауна — одного из героев этой книги. Автор задумал его с таким расчетом, чтобы в нем сразу узнали широко известный тип спортсмена, формирующегося в университетах. Нужно было наделить образ чем-то таким, что сделало бы его как можно более реальным, вызвало бы отклик у каждого читателя, знакомого с подобными людьми или знающего о них хотя бы понаслышке. В различных уголках страны мне доводилось встречать немало хороших университетских спортсменов, однако Боджо Браун непохож ни на одного из них. Это чисто литературный тип, и если бы он сошел со страниц романа и появился среди нас, то показался бы до жалости неестественным. То же самое нужно сказать о Генри Пулэме, Кэй Мотфорд, Биле Кинге и всех остальных. Наконец, не следует принимать всерьез ни обстановку, в которой происходят описываемые события, ни даже время действия. Роман начинается и заканчивается 1939 годом, однако это сделано лишь для того, чтобы ограничить повествование определенными рамками и показать изменения в положении и характерах героев. Вот как получилось, что Генри и его школьные товарищи окончили Гарвардский университет в 1915 году, то есть одновременно со мной, хотя ни я, ни кто-либо другой не подозревали о существовании Генри и его приятелей. На страницах романа они выступают носителями идей и образа мыслей определенной социальной группы, типичной не только для Бостона или Кембриджа, поскольку подобных людей можно встретить в любом большом населенном пункте.

Что касается имен, то Синклер Льюис однажды заметил, что автор обязан как-то окрестить свои персонажи. При крещении героев этого романа я пытался подобрать для них самые простые, наиболее распространенные имена. Если окажется, что Били Кинги и Генри Пулэмы существуют в действительности, то я заранее приношу им свои извинения и прошу верить, что это всего лишь совпадение и все имена просто придуманы мною, как и сами персонажи.

Это предисловие меньше всего претендует на роль литературоведческого исследования. Оно написано лишь для того, чтобы объяснить, какую цель и значение имеет часто встречающееся в романах и повторяемое мною предупреждение о том, что все события и герои этого произведения полностью вымышлены и что никто из людей, как ныне здравствующих, так и умерших, в нем не фигурирует.

Г. М. ПУЛЭМ, ЭСКВАЙР

(роман)

1. Играй, раз уж начал…

Еще в те дни, когда мы с Боджо Брауном учились в начальной школе, в нем уже проявлялись «качества вожака», или, иными словами, качества, необходимые, чтобы стать старостой. Не удивительно, что, когда мы перешли в школу св. Суизина, Боджо в течение всего последнего года обучения был официально уполномочен вершить суровое правосудие тех времен. Говорят, в теперешних школах непокорных мальчишек не порют так жестоко, как пороли в наши дни, но это, возможно, объясняется тем, что молодое поколение не дает сейчас таких сильных ребят, как Боджо.

Нечто подобное сказал и он сам, когда наша футбольная команда сыграла хуже, чем ожидали, что случалось не так уж редко.

— Беда с теперешними мальчишками состоит в том, — изрек Боджо, — что они страдают этической и духовной неполноценностью.

Он прекрасно знал, что никто из нас и понятия не имеет о том, что такое «этическая и духовная неполноценность», но он любил выкидывать перед нами всякие номера.

— Боже мой! — изумился Боджо. — Вы не знаете, что это значит? Но вы же учите английский язык, не так ли? Если не понимаете — загляните в словарь.

Конечно, можно было бы возразить, что он и сам только накануне, за день или за два, вычитал об этой премудрости в какой-нибудь книге, однако ему все дозволялось, недаром он обладал «качествами вожака». Именно потому он и стал одним из маршалов[1] нашего курса в Гарвардском университете, а позднее женился на одной из девиц Пэйсли, после чего, конечно, мог ни о чем не беспокоиться. Стоит ли удивляться, что со временем он стал президентом фирмы «Пэйсли миллс».

Некоторые ребята называли Боджо хвастуном, однако он всегда мог сделать все, о чем говорил. Например, подняться или спуститься по лестнице на руках или выучить наизусть целые страницы из телефонного справочника. Естественно, что его фамилия оказалась на серебряном кубке Хэмфри А. Уокера с подписью: «Достойнейшему ученику школы св. Суизина»; позднее его имя могло бы красоваться и на других подобных кубках, если бы ими награждали тех, кто преуспевает в жизни.

Тем не менее со временем я все чаще задумывался, почему всегда находились какие-то люди, которые не любили его. Ведь не секрет, что как только Боджо появлялся среди нас, тотчас же составлялась небольшая группа студентов, которые принимались прохаживаться на его счет. Биль Кинг, например, постоянно твердил, что Боджо ублюдок, самый настоящий ублюдок. Возможно, он хотел сказать, что Боджо иногда злоупотребляет своим положением и авторитетом.

— А все же наступит время, — разглагольствовал Биль, — когда кто-нибудь основательно проучит этого ублюдка.

Впрочем, нельзя забывать, что Биль не терпел Боджо, и тот платил ему той же монетой.

Помню, как-то на одном многолюдном обеде, когда мужчины собрались в библиотеке, не проявляя особого желания присоединиться к дамам, расположившимся в другой комнате, Биль заговорил о Боджо. Сам Боджо в это время рассуждал о том, что творится с нашей футбольной командой, а потом принялся обсуждать положение акций одной электрокомпании, так что вы без труда догадаетесь, когда это происходило. Я сидел рядом с Билем и прислушивался к голосу Боджо.

— Ей-богу, — заявил Биль, — я не понимаю, как ты терпишь Боджо!

— А что? Не такой уж он плохой парень, — ответил я.

— А по-моему, типичный ублюдок.

— Я уже не раз слышал это от тебя. И все же в Боджо есть много хорошего.

— Твоя беда в том, что ты всегда соблюдаешь все правила игры, — продолжал Биль.

— А что тут плохого?

— А то, что ты уже достаточно взрослый человек и пора бы многое понять.

Я понял, что хотел сказать Биль, — ведь он из Нью-Йорка и у него совсем другие, чем у меня, взгляды на некоторые вещи.

— Вот один пример в доказательство моей точки зрения, — снова заговорил Биль. — Почему все называют его Боджо?

— Да его всегда так называли.

— Вот именно. Его зовут Лестер Браун, а ты сам говоришь, что его все называют Боджо. И я знаю, кто прозвал его так: мамочка. Вероятно, это было первое слово, которое он произнес. Ну скажи по совести, разве это не противоестественно? Если бы только кто-нибудь дал ему хорошего пинка!..