Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

Некоторое время мы стояли молча. Внезапно все стало неподвижным, загадочным и красивым. На лицо Кэй падала тень, и я не мог видеть выражения ее глаз. Ее губы были полураскрыты, но не в улыбке, а словно она чему-то удивлялась.

— Кэй, — сказал я. — Очень рад, что вы позвонили мне сегодня утром.

— Я люблю звонить вам. Мне нравится слышать ваш голос.

— Кэй, я до сих пор не отдавал себе отчета…

— В чем?

— Как много это значит для меня.

— В жизни так случается.

Я до сих пор не знаю, почему так произошло; многое в жизни переворачивается вверх тормашками, когда вы меньше всего ожидаете. Случилось — и все, и, возможно, всегда так случается. Для меня никого больше не существовало, кроме Кэй, — во всем мире были только мы двое. Это напоминало состояние, которое испытываешь, когда, еле пробравшись через лесную чащу, вдруг видишь перед собой залитую солнцем поляну.

Я не знаю, кто из нас пошевелился первым, что нарушило тишину и почему все так произошло. Кэй повернулась ко мне, и я поцеловал ее.

— Я позабыла об окнах! — воскликнула она. — Нас могли видеть с улицы.

— А мне безразлично. Теперь все в порядке.

— Да, дорогой! Теперь все в порядке.

Спустя некоторое время Кэй надела шляпку и пальто, взяла на поводок Рафа, и мы под руку отправились через Бикон-Хилл, разглядывая выставленные в окнах свечи. Кэй беспокоило, что на мне нет галош, только полуботинки и тонкие носки. Я, в свою очередь, пожурил ее, что она не надела какой-нибудь шарф, и Кэй ответила, что забыла, потому что голова у нее занята совсем другим. Я одолжил ей свой шарф, она остановилась, и я повязал его ей на шею. Потом мы заговорили о помолвке, ибо она сказала, что, по ее мнению, мы уже помолвлены, и я ответил, что она, наверное, права. В течение некоторого времени, пока мы не привыкнем к своему новому положению, она решила не разглашать нашей помолвки, и снова ее мысль показалась мне правильной. Она не хотела официально объявлять о помолвке до тех пор, пока мы не убедимся полностью и окончательно, что не изменим своего решения. На этом мы и остановились. Пусть люди гадают, пусть думают что хотят, — до весны мы будем хранить полное молчание.

Пожалуй, я испытывал известное удовлетворение, согласившись с Кэй. Мне не раз приходилось слышать, что длительная помолвка нежелательна, потому что держит людей в неприятном напряжении, но, по-моему, если это и так, то лишь в том случае, когда помолвку широко афишируют заранее и вы оказываетесь в центре общего внимания; о нас с Кэй никто и не думал, за исключением миссис Мотфорд. Иногда Кэй даже подшучивала над матерью, утверждая, что если кто и испытывает «напряжение», так это именно она. В середине февраля Кэй сообщила, что миссис Мотфорд удивлена, почему я не делаю предложения, и что она пускается на всевозможные ухищрения, лишь бы оставить нас с глазу на глаз. Так, она взяла за моду отправлять нас в длительные загородные прогулки, часто заговаривала со мной о Кэй, а та в свою очередь сообщала мне, что мать дает ей советы, как поскорее заставить меня жениться.

— Я должна хоть немного уважать себя, — говорила мне Кэй. — Я не должна бросаться тебе на шею — вот к чему сводятся советы матери. По ее мнению, мне надо окружить себя другими милыми молодыми людьми — тогда не так будут заметны мои истинные намерения. Как, по-твоему, я должна окружить себя милыми молодыми людьми?

— Ну вот еще!

— Ты хочешь, чтобы я бросалась тебе на шею?

— Конечно. Жду не дождусь.

21. Биль узнает неожиданную новость

Одним из самых светлых периодов своей жизни я считаю время, когда мы были помолвлены с Кэй и никто об этом не знал. Мы вели себя так, словно ничего не произошло, и чем чаще мы встречались, тем больше проникались уверенностью, что наш брак окажется счастливым. И я и Кэй даже недоумевали, почему мы так медлили до сих пор. Обычно мы сидели вдвоем у камина и вели бесконечные разговоры о будущем, о том, где станем жить, как проводить время. В отличие от моих разговоров с Мэрвин Майлс, теперь все было ясно и определенно. Кэй хотела заранее обо всем договориться, пока нам никто не мешает, и я оценил ее предусмотрительность, как только о нашей помолвке было объявлено официально: тут уж, как обычно, каждый считал своим долгом думать за вас.

Мы сидели и с карандашом в руках подсчитывали, на какие средства придется жить. Эти средства складывались из дохода с того, что оставил мне отец, моего жалованья в фирме «Смит и Уилдинг» и собственных денег Кэй, полученных по наследству от бабушки.

Тогда нам казалось, что мы настоящие богачи, что нам хватит и на дом с двумя горничными, и на летнюю резиденцию в Норт-Харборе. Особенно приятно было обнаружить, что у нас с Кэй есть, видимо, много общего, — нам нравилась одна и та же мебель, наши планы о будущем совместном времяпрепровождении полностью совпадали. Мы оба хотели иметь лодку и оба мечтали о собственном автомобиле. И мне и Кэй нравились несоленое масло и сливки, и оба мы признавали, что было бы недурно приобрести со временем ферму и лошадей.

Теперь мне кажется, что тогда каждый из нас думал только о себе, хотя мы считали, что думаем друг о друге. Вероятно, то же самое происходит со всеми, кто помолвлен. Если и до официального объявления о нашей помолвке в марте события развивались быстро, то после нее все буквально завертелось.

— Знаешь, — сказала мне Кэй, — именно официального оглашения я и боялась. Теперь отбоя не будет от визитеров и поздравителей, и мы с тобой не сможем остаться наедине, пока не кончится вся канитель.

Она не ошиблась. Из всего, что происходило потом вплоть до июня, мне запомнились только бесконечные встречи с различными людьми. Началось с мистера Мотфорда, которому, по совету Кэй, я нанес визит в его конторе, и с миссис Мотфорд — она поцеловала меня и заявила, что давно уже лелеяла надежду на подобный исход дела и что я должен проявлять в своей жизни с Кэй исключительную терпеливость. Миссис Мотфорд посоветовала мне не ждать от Кэй особой житейской практичности и добавила, что она сама и я будем практичны за мою жену. Потом мы с Кэй отправились к Мотфордам на кухню пожать руку старой кухарке Норе, проработавшей у них лет двадцать. Потом я и Кэй оказались в спальне моей матери, чтобы поцеловать ее. Потом мы пожимали руки Хью, нашей старой кухарке Лиззи и Патрику. Потом поехали в Роксбери навестить старую няню Кэй. Потом нас угощали чаем бабушка Фредерика, дядюшка Боб и вся его семья в Хайнгэме, дядя Кэй, Джексон, и тетушка Кэй, Джеральдина. Потом, во время чая, устроенного по случаю объявления нашей помолвки, мы с Кэй стояли рядышком и объясняли всем и каждому, как мы счастливы. По-моему, Кэй даже нравилась вся эта кутерьма, хотя она и утверждала обратное. Она помнила имена всех, с кем мы встречались, и мне оставалось только недоумевать, почему миссис Мотфорд находила ее непрактичной.

— Гарри, — как-то спросила меня Кэй, — тебе понравился дядя Джексон?

— Конечно. По-моему, он замечательный человек.

— А я думала, что он не понравится тебе. Вечно он роняет на себя куски, когда ест. Тетя Джеральдина уже давно отказалась чистить его костюмы.

— Мне он понравился, — повторил я.

— О чем вы с ним разговаривали?

— О наконечниках индейских стрел.

— Гарри, ты убежден, что не раскаиваешься? Если хочешь, можешь отказаться, я не возражаю.

— Тебе хочется, чтоб я передумал?

— Я бы заболела, если бы ты этого захотел. Я так горжусь тобой.

Мне очень нравилось, как Кэй разговаривала с людьми и смотрела им прямо в глаза. В то время мне казалось, что мы одинаково наслаждаемся всем, что творится вокруг нас.

— Пусть даже это раздражает и утомляет нас, — заметила Кэй. — Со временем все привыкнут к нам, а потом мы вообще останемся вдвоем.

Не допускаю мысли, что в те дни я сомневался в правильности принятого решения, — честно говоря, никаких сомнений у меня не возникало. И все же припоминаю, что когда, много времени спустя, Кэй заговорила на эту тему, я не знал, что ответить ей. У Кэй вошло в привычку вечно рыться в прошлом, вытаскивать на свет божий какие-нибудь воспоминания, носиться с ними некоторое время, а потом снова отшвыривать в прошлое.

— Не вздумай говорить, что тебе не хотелось разорвать нашу помолвку, — недавно сказала Кэй. — И не пытайся доказывать, что ты был само совершенство. Уж я-то знаю, как ты трусил, когда пришло время официально объявить о помолвке. Ты помалкивал, как всегда, а на самом деле только того и хотел, чтобы разорвать помолвку.

— Никогда я этого не хотел.

— Не понимаю, что тебя заставляет так скрытничать, даже сейчас, когда все уже в прошлом? Ничего ведь не случится с тобой, если ты признаешься, что кое-какие сомнения тебя тогда грызли. Я вот не боюсь признаться в этом. Да, я вовсе не была уверена, что поступаю правильно, и у тебя не было такой уверенности. Что-то тебя беспокоило.