Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

находился в Париже, являясь представителем генерала Врангеля во Франции. Официально же его должность называлась так: главноуполномоченный по военным и морским делам Главнокомандующего Русской армией.

Именно Миллер изыскал деньги для того, чтобы разбитые войска Врангеля могли покинуть Крым.

Часть вторая

В Париже Миллер много работал – поднимался ранним утром, когда влажный серенький рассвет еще только занимался, окрашивал коньки крыш и трубы в жидкий, слабо поблескивающий лаком колер; над домами вспухали дымы, и начинало вкусно пахнуть горелым углем и свежим хлебом. Генерал делал зарядку и усаживался за письменный стол.

В среде русской эмиграции в Париже он обрел славу ловкого дипломата, который мог провести любые переговоры – по любому поводу, начиная с покупки нефти в Чили для нужд белогвардейских юнкеров, обучающихся в Аргентине и Болгарии, и кончая организацией знахарских курсов для медбратьев в Македонии и поставками вяленого бычьего мяса русским беженцам в Ливан. Миллер разбирался во всем. Он мог уговорить любого представителя власти, чтобы тот, как принято выражаться, наступил на горло собственной песне и совершил какой-нибудь непопулярный шаг, – генералу и это удавалось. Он мог уладить любой конфликт.

Летом двадцать первого года в Париж прибыл генерал от кавалерии Шатилов Павел Николаевич[27], непосредственный шеф Миллера, – начальник штаба врангелевской армии. Нужно было добиться от французских властей – а это мог решить только маршал Фош[28], – чтобы эти власти не препятствовали консолидации, объединению раздробленных белогвардейских частей на территориях, подведомственных Франции.

Шатилов – угрюмый, с нахмуренными бровями, из-под которых пытливо поглядывали выгоревшие, почти бесцветные глаза, – в Париже чувствовал себя неуютно, и поэтому Миллер сопровождал его буквально всюду, а на переговорах с генералом Вейганом[29], начальником штаба маршала Фоша, вообще не отходил от него ни на шаг, более того – иногда целиком «перетягивал одеяло» переговоров на себя. В результате все вопросы, с которыми генерал Шатилов приехал в Париж, были решены.

Вечера Миллер старался проводить в кругу семьи – в основном с Натальей Николаевной. Сын их Коля, общительный, со звонким смехом юноша, ставший самостоятельным, старался жить обособленно, в любую удобную минуту – ускользнуть из-под опеки родителей. Время супругам приходилось проводить за шарлоткой – вкусным яблочным пирогом – и чаем по-английски – с молоком. Иногда они играли в карты – в безобидного русского «дурака», а еще Миллер выкраивал примерно полтора часа для того, чтобы посидеть над различными собственными бумагами.

Наталья Николаевна постарела, чуть подурнела, она старалась регулярно бывать у массажисток и поддерживать себя в форме – удавалось это ей, к сожалению, не всегда – эмиграция и годы брали свое. Миллер, с грустью глядя на увядающее лицо своей жены, вспоминал времена, когда молодость они считали вечной. Как глупы они были тогда…

Он подходил к жене, подносил к своим губам ее пальцы:

– Тата, Тата… Моя Таточка.

Что-то нежное, расслабленное возникало в нем, рождало внутри тепло, он вновь целовал пальцы жены и произносил шепотом:

– Ах, Тата, Тата, как много всего осталось позади.

– Дай нам бог, Эжен, пережить то, что ждет нас впереди.

Иногда их разговоры принимали философский характер. Так и в этот раз.

– Знаешь, порой мне очень хочется перемотать время, как катушку, назад, – сказал как-то Миллер Наталье Николаевне, – прожить все снова и избежать тех ошибок, которые мы сделали.

– Говорят, перед началом Великой войны[30] в небе над Россией появились красные кресты. Небо предупреждало людей, просило не начинать войну, не заниматься убийствами…

– Красные – значит огненные, дьявольские…

– Да.

Миллер вздохнул.

– Если бы мы не допустили двух-трех крупных ошибок, ставших поворотными, жизнь у нас сейчас была бы другой.

Подоспело время ужина. Прислугу Наталья Николаевна отпустила в церковь. Тихая, болезненного вида женщина, которая вела их хозяйство, собралась исповедаться у батюшки и причаститься, поэтому Наталья Николаевна распоряжалась сама. Она поставила на стол глубокую хрустальную кюветку, накрытую крышечкой.

– Страсбургский пирог. Свежий, час назад из лавки.

Миллер довольно кивнул. Страсбургский пирог – это паштет из гусиной печени, а уж по части паштетов французам нет равных. Может быть, только англичане, но английскую кухню Миллер не любил, она казалась ему пресной, неизысканной, даже немного грубой. У англичан нет ни фуа-гра – паштета, сотворенного из печени гусей, больных циррозом, ни крепинетов – голубей и перепелок, зажаренных на решетках над углями, ни бараньих котлет «Помпадур», ни соуса бешамель, изобретенного взбалмошным маркизом-гурманом, ну а сами названия были будто придуманы для английских блюд, в которые случайно попал песок.

Ужинали вдвоем. Сын Миллеров Николай сидел в это время с друзьями в дешевой французской забегаловке и литрами дул белое кислое вино, заедал кислятину свежим овечьим сыром и обсуждал мировые проблемы. Впрочем, Коля Миллер и пальцем о палец не ударит, чтобы решить хотя бы одну из этих проблем – не тот характер…

– Какие новости, Эжен? – спросила Наталья Николаевна, намазывая нежный паштет на воздушную слойку – ужин она решила сделать «бутербродным».

– Пришло письмо из Белграда, от Петра Николаевича Врангеля.

– Что пишет Верховный? – машинально поинтересовалась Наталья Николаевна.

– Верховный сделал мне неожиданное предложение – заменить генерала Шатилова на его посту начальника штаба.

– Вот как? – Наталья Николаевна подняла на мужа удивленные глаза. – Чем же не угодил Шатилов Петру Николаевичу?

– Честно говоря, не знаю, – ушел от ответа Миллер, последовал примеру жены – также намазал на булочку толстый слой паштета, сверху полил «бутерброд» майонезом.

Письмо Верховного Миллер перечитал несколько раз. Врангель был недоволен неуклюжими медвежьими действиями Шатилова, который иногда вел себя, будто забрался в муравьиную кучу, был груб, неповоротлив, не умел в споре найти точное слово и нужный аргумент. Врангель писал о Шатилове, что тот – «умный, отличный работник и горячо преданный нашему делу, но лишен качеств, необходимых для общественно-политической деятельности – тех самых качеств, которыми в полной мере обладаешь ты». Вот такое признание Врангель сделал Миллеру. Миллеру это было приятно.

– И что же, Эжен, ты дал согласие Петру Николаевичу? – спросила у Миллера жена.

– Пока нет… Еще нет.

– Дай согласие.

Миллер молча наклонил голову, всем своим видом показывая, что завтра же напишет ответное письмо Врангелю.

– Тебя что-то мучает? – Наталья Николаевна пристально вгляделась в Миллера.

– Да, мучает, – признался Миллер, – ситуация в Болгарии. Она очень непростая.

– А что там, собственно, происходит? – наморщив лоб и разом постарев на десяток лет, спросила Наталья Николаевна.

– Местные власти пытаются уничтожить русскую армию. Идет разнузданная кампания в печати – это раз, и два – все наши соединения ныне распылены на группы по двадцать-тридцать человек и раскиданы по всей Болгарии. Одни здесь, другие там… Но это еще не все. Наших людей арестовывают без всякого повода. Были уже случаи, когда убивали. Совершено несколько массовых увольнений офицеров на заводах и копях.

– Вот тебе и братья-славяне! – не выдержав, воскликнула Наталья Николаевна.

– Болгары выполняют заказ большевиков по уничтожению нашей армии. Это видно невооруженным глазом, Тата. Что же касается любезного