Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

и орденом Святого Георгия четвертой степени, с декабря семнадцатого года он служил в Добровольческой армии.

В марте восемнадцатого года Кутепов получил звание генерал-майора, через год стал генерал-лейтенантом, а в эвакуации, в Галлиполи, был произведен в полные генералы – стал генералом от инфантерии.

Назначение Кутепова на должность обеспокоило Москву еще больше. Ведь именно этот человек был сторонником терроризма и призывал бороться с большевиками не словами, как это делала значительная часть эмиграции, а оружием.

Но противник у Кутепова был более могущественный, чем он сам, в результате двадцать шестого января 1930 года генерал Кутепов был похищен агентами НКВД в Париже. Доподлинно известно, что вскоре его не стало.

Есть три версии его смерти. По одной версии, он умер от разрыва сердца во время похищения; по второй – скончался на борту судна, идущего в Советский Союз, – умер уже практически в наших водах, когда до Новороссийска оставалось всего сто миль; по третьей – убит во время задержания, когда стал оказывать сопротивление – его ударил ножом в спину французский коммунист Онель, помогавший чекистам. Похоронен же Кутепов был, по этой версии, в пригороде Парижа, во дворе дома одного из агентов советской разведки (об этом, кстати, писал в своей книге один из руководителей наших разведорганов Павел Судоплатов[34], а уж он-то, как никто, знал это совершенно достоверно).

В общем, как бы там ни было, Кутепова не стало.

Кресло председателя Русского общевоинского союза занял Миллер.

Противостояние московских чекистов, имевших хорошую агентуру в среде белогвардейцев, и боевиков РОВСа усилилось. Кровь полилась, как во время военных действий.

В частности, погибла Мария Захарченко-Шульц, по прозвищу «Племянница» – она действительно была племянницей генерала Кутепова (урожденная Лысова) и одновременно очень удачливой, отчаянной террористкой. В одиннадцатом окончила Смольный институт, в пятнадцатом добровольно ушла на фронт, была награждена двумя Георгиевскими крестами, с 1920 года находилась в эмиграции. Несколько раз благополучно пересекала границу и совершала в стране Советов террористические акты.

Десятого июня 1927 года она вместе с двумя боевиками Эдуардом Опперпутом-Стауницем и Юрием Петерсом попыталась поджечь в Москве общежитие чекистов, попытка не удалась – вполне возможно, потому, что Опперпут уже несколько лет был агентом чекистов (первый раз он был арестован, кстати, довольно давно, в двадцать первом году, в двадцать втором стал секретным сотрудником ОГПУ). Пришлось бежать…

Через десять дней Племянницу обнаружили в Смоленской области – она готовилась перейти границу. Понимая, что выхода нет, она обложена очень плотно, женщина поднесла пистолет к виску…

По одним данным, Опперпут погиб вместе с ней (есть версия, что Племянница, заподозрив в спутнике предателя, сама застрелила его), по другим – остался жив и продолжал работать на НКВД, в частности, принимал участие в разгроме троцкистско-зиновьевской оппозиции, проявив себя незаурядным провокатором. Опперпут сыграл роль врангелевского офицера, наделенного высокими полномочиями, который помогал оппозиционерам организовывать подпольные типографии, – позже все, с кем он вошел в контакт, были арестованы чекистами.

Троцкистам же, в свою очередь, в сентябре двадцать седьмого года были предъявлены обвинения в контакте с врангелевцами.

Миллер был противником таких боевых действий, он вообще довольно брезгливо относился к террору и всем иным подобным методам борьбы предпочитал борьбу политическую. Что, кстати, впоследствии сыграло в его судьбе не самую лучшую роль.

* * *

Митя увлекся работой в газете – она нравилась ему больше, чем работа в штабе у Миллера. Газета – это новые люди, новые знакомства, участие в событиях, о которых потом будет говорить парижская элита… И хотя «Возрождение» была газетой маленькой, эмигрантской, не имела в Париже ни веса, ни популярности, Митя Глотов сумел обзавестись «куп-филем» – специальным журналистским пропуском, этаким «вездеходом», который открывал ему во французской столице едва ли не все двери. Это была очень удобная штука – «куп-филь».

Шестого мая 1932 года ему позвонил знакомый из полицейской префектуры и сообщил новость пренеприятнейшую: только что на открытии книжной выставки выстрелом в упор убит президент Франции Поль Думер[35].

Стрелял в Думера иностранец. У Глотова нехорошо сжало сердце: неужели русский? Он спросил у знакомого:

– Это был русский?

– Не знаю, – ответит тот, – Думер погиб, а кто произвел роковой выстрел, уже не имеет никакого значения.

– Где сейчас находится убийца?

Знакомый назвал адрес полицейского участка. Глотов помчался туда. Помог «куп-филь». Если бы не эта бумага, Митя вряд ли бы сумел пробиться через заслоны полицейских.

Стрелял действительно русский – Павел Горгулов, кубанский станичник, выучившийся на врача, правда, медицинский диплом его во Франции не был признан, и поэтому Горгулов практиковал подпольно – лечил у офицеров застарелые венерические болезни.

Круглое лицо задержанного убийцы представляло из себя сплошной кровоподтек, глаза заплыли – в двух узких щелочках поблескивало что-то влажное, вызывающее жалость и недоумение, – Горгулова здорово избили, кулаков и дубинок охрана президента не пожалела.

Рядом с ним уже находились два следователя, раскручивали преступление по горячим следам. Один следователь был толстый, другой тонкий, как у Чехова: следователи пытались безуспешно узнать, зачем Горгулову понадобилось убивать президента? Следователь – тот, который был тонок и гибок, как речная хвощинка, склонившаяся над водой, – неплохо говорил по-русски. Судя по его речи, по беглым фразам и правильному произношению слов, он некоторое время провел в России. Тонкий дознаватель был терпелив, настырен, а вот его толстый напарник этими качествами не отличался, он потел, сопел, глаза его яростно вращались, и вообще он производил впечатление клоуна, преисполненного патриотических чувств и вместе с ними – ненависти к Горгулову.

Горгулов еще не успел отойти от прилива дурной, очень горячей крови, подмявшей его, на плохом французском языке выкрикивал, словно силой выбивал из себя отрывистые фразы.

– У меня не было личной вражды к Полю Думеру! – кричал он сипло, истерично, изо рта вместе со словами выбрызгивали капельки крови. – Мне он никогда не переходил дорогу. А вот те, кто способствует сближению Франции и Советской России, – очень даже перешли, здорово перешли! Зачем они это делают? Россию не спасти, если заигрывать с большевиками! Думер это тоже делал, за что и поплатился. Я стрелял во имя России, которую надо спасти… Вам это понятно? Я стрелял, чтобы спасти Россию!

К дергавшемуся, приподнимавшемуся на старом венском стуле, здорово окривевшем от времени, Горгулову поспешно подскакивал один и тот же полицейский в тесном мундире и осаживал его своими огромными лапами.

– Тихо, тихо, – предупреждающе произносил он.

– Своим поступком я хотел разбудить совесть мира, – вновь возобновлял свои выкрики Горгулов, – хотел, чтобы все поняли: никаких контактов с большевиками быть не должно. Никакой поддержки нынешней России. – В узеньких, сплющенных болью калмыцких глазах Горгулова, во влажной страшной глуби, неожиданно возникало и тут же пропадало что-то гордое.

Глотов не выдержал, прижал руки к щекам: гордиться таким подлым выстрелом – это ужасно!

Вечером русская эмиграция затихла – по Парижу пронесся слух, что эмигрантов будут бить, метелить почем зря. Рестораны и магазины мигом