Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

России, может быть, уезжать не стоило, но с другой стороны, чего хорошего в России? Все офицеры, оставшиеся в Крыму, например, были расстреляны Троцким, какой-то партийной бабой-еврейкой, невесть откуда взявшейся в тех краях, венгром Белой Куном… То же самое произошло и в других местах.

– Революция – дело совсем не русское. Я где-то слышал, что теперь Россию и еще, по-моему, Мексику считают экспортерами революций, но, скорее, революция все-таки штука французская.

Аня улыбнулась, приподняла плечо, мигом превращаясь в девчонку. Митя успел заметить, что у его знакомой имеется несколько жестов, которые преображали ее неузнаваемо.

– Не знаю.

Митя налил ей вина, потянулся через стол своим бокалом к ее бокалу.

– Аня, я тебя люблю, – тихо, неразличимо, стесняясь самого себя, произнес он.

Слова эти трудно было расслышать, но Аня их расслышала, улыбнулась им загадочно, тонко, словно Мона Лиза, лицо у нее посветлело.

– Ах, прапорщик, прапорщик, – произнесла она так же тихо.

Митя внимательно наблюдал за всеми изменениями, происходящими в лице Ани, у него встревоженно сжалось сердце – а вдруг Аня поймет его слова не так? В голове шумело, затылок сжимала сладкая, ставшая привычной боль.

– Ах, прапорщик, прапорщик, – повторила Аня прежним тихим голосом.

– Выходи за меня замуж, – произнес Митя прерывающимся голосом, он не ожидал от себя, что осмелится произнести эти слова, они родились и соскочили с языка помимо его воли, однако когда он их сказал, ему сразу сделалось легче. Митя оглянулся, словно в углу этого студенческого ресторана рассчитывал увидеть кого-то из своих друзей, готовых прийти ему на помощь, но друзей в тесном, с закопченными деревянными стенами зале не было – две пары пожилых, с унылыми сморщенными лицами французов были не в счет, и Митя невольно сжался, ожидая Аниного ответа.

Аня коснулась тонкими невесомыми пальцами его руки, проговорила едва слышно:

– Митя, а война-то ведь еще не кончилась.

– С чего ты взяла, Аня? Кончилась война, все осталось позади… Войны больше не будет. Да и при чем здесь война? – В Митином голосе зазвенели встревоженные нотки.

– Война делает людей несчастными, – помрачнев, проговорила девушка, – ведь человек, если в самом деле любит, то он словно лебедь: погибает один – второй умирает добровольно.

– Аня, я готов умереть ради тебя добровольно. – Митя прижал руку к груди. – Хоть сейчас.

Губы у Ани Бойченко печально дрогнули – видимо, она знала нечто такое, чего не знал Глотов.

– Денег я немного накопил – заработал в «Возрождении», на первых порах нам хватит, – заговорил Митя горячо, – далее господин де Витт обещает мне подкинуть денежную работенку, так что, Аня, продержимся…

– Де Витт? – проговорила Аня удивленно.

Де Витт был громкой фигурой в эмигрантских кругах. Блестящий офицер, знаток истории, остроумный собеседник. Он сумел обольстить саму принцессу Бонапарт, вызвав тем самым зависть и у молодых, и у старых. Став мужем принцессы, де Витт нисколько не заважничал и этим выгодно отличался от другого «принца» – Зубкова, который до недавнего времени подвизался в ресторациях в качестве штатного танцора, потом женился на немецкой принцессе, занятие свое бросил и стал неприступным. Принцесса была в два раза старше его – шестидесятилетняя сестра кайзера Вильгельма, некрасивая, чопорная, настырная…

– Де Витт, – подтвердил Митя.

– И чего же он тебе пообещал?

– Он собрался написать книгу о своей фамилии, о генеалогическом древе, о предках, о том, как они воевали, как служили царю, о родовом поместье и так далее. Но в делах литературных он смыслит не больше, чем, скажем, в науке о землетрясениях, поэтому я обещал ему помочь.

– Хорошее дело, – одобрила Аня, – все лучше, чем ловить тараканов в офицерских меблирашках или ковыряться в моторе такси.

Митя вновь перехватил Анину руку, поднес пальцы к губам, поцеловал.

– Пальцы твои пахнут хорошим русским вином, – сказал он, – из голицынских подвалов. – Вино «Слезы Христа», которое любил царь, имеет вкус меда.

– Так мы и пьем вино.

– Французское вино, но не русское.

– У всякого вина – основа одна: винная ягода, поэтому, Митя, что французское вино, что русское…

– Ох, и упрямая же ты, Ань! У тебя мужской характер.

Аня улыбнулась, улыбка ее была смущенной, какой-то заторможенной.

– Такой меня сделала война, – сказала она, – если не иметь мужского характера – можно легко погибнуть… Женщины, не имеющие мужского характера, обречены.

Вместо ответа Митя отрицательно покачал головой, опять поднес к губам ее пальцы.

– Что, ты не согласен? – удивилась Аня.

– Не согласен. Женщина должна оставаться женщиной даже на войне, иначе на вымирание будет обречен весь мир.

– Ты тоже упрямый.

– А как же! Я все-таки мужчина.

– Вот и нашла коса на камень… – Аня рассмеялась.

– Но когда надо, я бываю покладистым, – с жаром воскликнул Митя, прижал руки к груди. – Я – хороший!

– Это еще надо проверить, – продолжала смеяться Аня.

– Разве моего слова – слова дворянина – недостаточно?

– Недостаточно.

Митя выпил залпом бокал вина, пальцами подбил усы – это был залихватский жест, свидетельствовавший о мужской независимости, – и налил себе еще вина.

– Вино – не вода, – сказал он, – жажду не утоляет, – сделал несколько глотков из бокала и поставил его на стол. – Анечка! – Взгляд его стал умоляющим. – Выходи за меня замуж. Пожалуйста! – Митя молитвенно сложил ладони вместе, посмотрел вверх, в потолок. – Пожалуйста, дай положительный ответ!

У Ани дрогнули и приподнялись уголки рта, она отогнула рукав изящного, сшитого из тонкой кожи пиджака, глянула на небольшую серебряную луковку, притороченную к ремешку, – наручные часы. Митя невольно приподнялся на стуле – ему хотелось побольше побыть с Аней, но, видимо, из этого ничего не получится.

– Ты спешишь?

– К сожалению, мне поручили провести одну встречу.

– Отменить ее нельзя?

Аня покачала головой.

– Если бы можно было отменить, я бы отменила.

– А где ответ на мой вопрос, Аня?

Аня коснулась рукой Митиной щеки.

– Чуть позже… Ладно?

* * *

Через сорок минут Аня Бойченко уже сидела в другом ресторане – небольшом, уютном, тихом. Таких «местечковых» ресторанов в ту пору в Париже развелось полным-полно – именно «местечковых», потому что жители окрестных кварталов считали их своими и охотно ходили в них, а по воскресеньям – целыми семьями…

Чужих людей в таких ресторанах почти не бывало, здесь они – редкость, исключение из правил. Гость – прибывший из Москвы посланец, только что повстречавшийся с Плевицкой и Скоблиным, – скользнул рассеянным взглядом по пространству ресторана, задержался на одном из столиков, за которым сидел обрюзгший нетрезвый мужчина, губы у гостя дрогнули – алкоголики, оказывается, водятся не только в России, – похвалил Аню:

– Вы выбрали хорошее место для встречи.

– Я старалась, – сухо, совершенно бесстрастно произнесла Аня. – Хотя у меня, простите, нет денег, чтобы угостить вас.

– Это не проблема, – проговорил гость, стараясь, чтобы голос его звучал как можно мягче, – я позабочусь об угощении.

– Не заказывайте только обильной еды, – попросила Аня, – кофе, и этого будет достаточно.

Гость сделал рукой широкий жест, будто он сам Гарун-аль-Рашид[42], решивший приобрести где-нибудь в Африке алмазные копи.

– Честно говоря, мне захотелось есть, – сказал он. – Хотя я недавно из-за стола… Но Париж – такой