Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

предложения Петра Николаевича Врангеля, то у него есть один недостаток.

– Какой?

– Штаб русской армии находится в Сербии, в Сремских Карловцах, и Врангель, естественно, потребует, чтобы я переехал туда.

– В Париже остаться не удастся?

– Думаю, что нет.

– Это плохо, Эжен. Париж бросать нельзя.

– Я тоже так думаю, но иного выхода нет.

– За Париж стоит побороться, Эжен.

Миллер был прав – очень скоро Врангель потребовал от него, чтобы он переехал в Сербию. Но генерал не сделал этого, и Врангель, впав в крайность, пришел к однозначному выводу, что Миллер – плохой работник.

Трудяга Миллер, узнав об этом, сильно огорчился, причем так сильно, что у него даже поплыла и пропала речь, лицо его скривилось, он тихо развел руки в стороны и стремительно скрылся в своем кабинете – не хотел никого видеть.

Через двадцать минут речь восстановилась.

* * *

В Париже оказались и подопечные Миллера по Северной армии – прапорщик с детским лицом Митя Глотов и чистенькая, с большими ясными глазами сестра милосердия Анна Бойченко.

Митя, который умел довольно сносно водить автомобиль, устроился работать таксистом – больше года гонял дребезжащую французскую машинку по набережным Сены, доставлял пассажиров в ресторации, в театры и просто домой, иногда возил в Булонский лес влюбленные парочки, но потом попал в аварию и, поскольку не имел денег на починку авто, вынужден был занятие это оставить.

Устроился Глотов к Миллеру в канцелярию военным делопроизводителем и вновь надел на китель погоны с одной звездочкой. Погоны Митя любил.

Бойченко попыталась устроиться на работу в госпиталь, но попытка была неудачной – в госпитале оказалась большая конкуренция, требовались документы об окончании французских курсов, которых у Ани не было, и она также пристряла к штабу Миллера.

Глотов давно приметил ее, еще на ледоколе, перед швартовкой в Тромсе – Аня блистала свежестью, какой-то особой ухоженностью – это всегда бывает, когда женщина следит за собой. Потом он несколько раз столкнулся с ней в Тронхейме, когда Аня безостановочно, будто пулемет, шпарила по-английски, объясняясь с самыми разными людьми – и членами правительственной комиссии, приехавшими проверять русскую колонию, и с купцами из Голландии, и с союзниками-англичанами… Аня Бойченко со всеми умела находить общий язык.

– У вас очень легкая рука, Аня, – сказал ей Митя Глотов и добавил загадочно: – И легкая поступь.

Аня в ответ улыбнулась, и Митя почувствовал, как внутри у него шевельнулось что-то щемящее, сладкое. В следующий миг Анино лицо замкнулось, сделалось строгим, неприступным, и Митя Глотов, словно бы обжегшись, поспешно отступил от девушки.

Как-то, получив зарплату из рук самого генерала Миллера, Митя, краснея, будто школьник, подошел к Ане.

– Анечка, простите меня…

Та вопросительно выгнула одну бровь.

– Да.

– Сегодня мне выдали жалованье… Я хочу пригласить вас в ресторан Корнилова.

Аня не смогла сдержать себя, лицо ее сделалось озабоченным.

– Это же самый дорогой ресторан в Париже.

В Париже не так давно объявился известный петербургский повар Корнилов – большой специалист по кулинарной части. И хотя французов было трудно чем-либо удивить, Корнилов сумел это сделать, и парижане повалили в его ресторан толпами, наперебой заказывали драгомировский форшмак, блины с черной и красной икрой и курники. Сам ресторан был роскошно оформлен – под старый боярский терем. У входа стоял здоровенный мужик в кафтане, богато отделанном золотом, в красных сапогах, сшитых из чистого сафьяна.

Еще больше, чем парижане, этот ресторан полюбили иностранцы: у Корнилова уже дважды побывал сам Альфонс Тринадцатый, испанский король, частенько наезжавший в Париж, – ему очень по вкусу пришлись блины с икрой и форшмак…

– Ну и что с того, что самый дорогой ресторан? – Митя неожиданно усмехнулся с высокомерным видом. – Что же, в него в таком разе, Анечка, и ходить нельзя?

Аня все поняла и произнесла усталым голосом:

– Хорошо, пойдемте к Корнилову на расстегаи. Это тоже очень вкусно.

После этого похода к Корнилову она стала смотреть на прапорщика более снисходительно.

В это утро Митя пришел на службу печальный.

– Анечка, вы знаете, старик Михеев застрелился.

– Генерал?

– Он самый.

– Господи… – Аня прижала пальцы к щекам. – Как это произошло?

– Очень просто, как это часто бывает с людьми, оказавшимися в эмиграции… Всему виною – бедность. Сегодня не хватило денег на молоко, завтра – на хлеб, и жена генерала решила, что если она втихую возьмет пару калачей в русской булочной, то никто этого не заметит. К сожалению, не заметили, и это сошло ей с рук. Дальше она стала воровать в больших магазинах и в автобусах, и делала это систематически. В результате муж ее, старый заслуженный генерал, узнав об этом, приставил пистолет к виску…

Аня не удержалась, всхлипнула.

– Так от эмиграции ничего не останется… Рожки да ножки.

– Вот именно, рожки да ножки, Анечка.

Генерал Врангель, находясь в Сербии, продолжал работать над большим проектом – он хотел объединить всех русских офицеров и солдат, находящихся за рубежом, в одну организацию. И назвать ее общевоинским союзом.

Восьмого февраля 1924 года Врангель издал обширный приказ, в котором сказал о Миллере самые лестные слова и одновременно освободил его от обязанностей начальника штаба, поручив ему руководство офицерскими союзами и обществами в Западной Европе.

В ту же пору Врангель сказал Шатилову следующее:

– Миллер умеет работать, но не умеет отстаивать наши позиции (хотя совсем недавно Врангель придерживался совсем иной точки зрения) – ни перед французским военным руководством, ни перед великим князем Николаем Николаевичем… Я не знаю, как быть. Отстранить Евгения Карловича от работы – значит дать громадный козырь врагам, они не упустят этой возможности и обязательно воспользуются ею, не отстранять – мне обеспечено воспаление печени, после чего я сам буду вынужден отстраниться от работы и выбыть из строя. Что делать, Павел Николаевич, а?

Вот такая интересная коллизия сложилась в руководстве русского воинства, оказавшегося за рубежом.

Параллельно с работой у Миллера прапорщик Глотов начал сотрудничать с русской газетой «Возрождение». Ее решили издавать – но еще не выпустили ни одного номера – академик Струве, философ, экономист, историк и вообще очень образованный человек, и Гукасов[31] – богатый нефтяник, отчаянный консерватор. Надо заметить, что эмигрантские газеты в Париже в ту пору возникали очень часто, но еще чаще исчезали, лишенные средств, они ныряли на дно и никогда больше не всплывали.

Через полгода, кстати, самыми приметными сделались три газеты – «Возрождение», «Последние новости», выпускавшиеся несколько лет, издателем которых был Милюков и, соответственно, партия кадетов, а также «Дни» Керенского и стоящих за ним эсеров.

Первое задание, которое Глотов получил для будущего издания, – взять интервью у великого Шаляпина. Глотов видел его в театре Елисейских Полей – точнее, слышал, но Шаляпин – это было нечто гораздо большее, его нельзя просто слышать, нельзя просто видеть, его надо воспринимать всем естеством, целиком, всей натурой, вот ведь как, – Митя был потрясен… Как величественно умирал на этой сцене царь Борис! Глотов несколько дней ходил после спектакля ошарашенный и очень жалел, что с ним в театре не было Анечки Бойченко