Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

банке, подцепила ее лапой, осторожно поднесла к длинному черному носу, понюхала – с таким продуктом она еще не сталкивалась.

Кто-то из женщин, прильнувших к борту, вздохнула жалеючи:

– Пропала банка. Лучше бы ее с чаем распить.

– Ничего не пропало, – успокоил офицер в морской форме, пробегавший мимо. – Здесь медведи прирученные и вкус сладкого знают очень хорошо.

– Но что такое качественные бельгийские консервы, могут не знать.

– Знают. Хорошо знают.

Медведица покрутила головой, будто пыталась решить непосильную задачу, снова понюхала банку, взревела ушибленно, в следующую секунду поняла, что надо делать, рев ее угас, она ухватила банку обеими лапами и сдавила ее.

Прочная банка не поддалась. Медведица издала недовольный рык и надавила сильнее. Банка с костяным щелканьем треснула, в ломине показалась сладкая белая гуща. Медведица стремительно слизнула ее языком, еще раз надавила на банку лапами.

Сладкое тягучее молоко полезло из всех щелей. Медведица проворно забрякала языком, загремела банкой – расправлялась с молоком она ловко, в течение нескольких мгновений опустошила ее, ни одной капельки не осталось.

Поняв, что в банке ничего больше нет, медведица рявкнула, зажмурилась обиженно, отбила банку от себя, как мячик, потом решила все-таки еще раз проверить жестянку – а вдруг там что-то осталось?

Ничего, увы, не осталось, и медведица злобно пихнула банку лапой. Банка громыхающим мячиком покатилась по льду, задребезжала, уткнувшись в твердый заструг, подпрыгнула игриво. Медведица поднялась на задние лапы – рост у нее был гигантский, людям, наблюдавшим за ней с «Минина», показалось, что головой своей она поравнялась с бортами низко просевшего ледокола, – вновь рявкнула и ловко поддела банку лапой.

Банка взлетела вверх, легко перемахнула через крупный, с потемневшей шапкой торос и нырнула в обнажившуюся, попыхивающую парком трещину.

Медведица остановилась, вновь глянула на ледокол.

Простая вещь – представление, которое устроила людям медведица, было хоть и незатейливым, однако напряжение, в котором находились пассажиры «Минина», спало, у людей даже лица сделались другими.

Как все-таки мало надо человеку, чтобы прийти в себя. Так же мало требуется для того, чтобы человек вышел из состояния равновесия, вылетел из колеи: один маленький удар – и кувыркается уже Ванек в придорожной канаве, сапогами пыль сгребает, давится в истерике…

Получив еще несколько шоколадок, медведица что-то прорявкала – судя по тону, довольное, и, проворно обежав ледокол спереди, переместилась на левый борт, к своему супругу, не обладавшему такими артистическими способностями, как его женка.

Льды делались все прочнее и толще. Из промороженных просторов приносился резкий ветер, пробивал людей до костей, обваривал им лица, сдирал с черного курящегося следа дым, скручивал его в клубы и превращал в звонкое стеклистое сеево; вода в проломах, оставленных «Мининым», также покрывалась черным звонким льдом.

Капитан второго ранга встревоженным голосом переговаривался с машинным отделением – машина работала на пределе, шатуны расхлябанно громыхали, один из офицеров, занявший место кочегара, был обварен паром. Бед и забот становилось все больше, а скорость движения «Минина» во льдах, наоборот, делалась меньше.

Двадцать первого февраля началось восстание в Мурманске, а двадцать второго «Минин» остановился во льдах – идти дальше было нельзя.

Миллер помрачнел: это походило на плен. Попрочнее, потяжелее, чем красный плен – из красного плена хоть убежать можно, а из ледового плена не убежишь.

– Нам надо сменить маршрут, ваше высокопревосходительство, – сказал Миллеру капитан второго ранга. – В Мурманск нам идти нельзя.

– Что вы предлагаете?

– Идти в Норвегию.

– Хорошая идея, – одобрил предложение кавторанга Миллер. – Только вначале надо выбраться из ледяной ловушки, в которой мы находимся.

– Надежда одна – смена ветра, – сказал кавторанг. – Ветер сменится, раздвинет льды… Нам-то и надо всего ничего, ваше высокопревосходительство, чуть-чуть только одолеть, а дальше машина сама справится.

Однако льды давили все сильнее и сильнее, уже затрещали борта «Минина»; кавторанг с тревожным видом облазил трюмные помещения, каждый угол осветил электрическим фонарем – нет ли где течи?

Течей не было, хотя трюмы попахивали заплесневелой сыростью, на металлических балках поблескивали капельки влаги. Влага эта могла образоваться от разницы температур – в трюмных помещениях, особенно примыкающих к машинному отделению, где температура иногда поднималась так высоко, что люди, работающие там, раздевались до нижнего белья.

Миллер теперь каждый час наведывался в рубку и задавал один и тот же тревожный вопрос:

– Ну как, ветер не сменил направление?

Кавторанг с печальным видом качал головой:

– Нет.

По лицу Миллера пробегала тревожная тень, и он, озабоченно сгорбившись, покидал рубку. На сакраментальный вопрос командующего кавторанг давал половинчатый ответ, вторую половину он не озвучивал, придерживал, впрочем, делать это можно было до поры до времени – льды продолжали нагромождаться, крепнуть, обстановка становилась все хуже и хуже.

Так продолжалось до ночи. Ночью ветер стих. Это был добрый знак, означающий, что силы в старом ветре поистощились, нарождается новый ветер, и у него может быть совсем другое направление.

Ночью Миллер пришел в рубку.

– Ну как?

– Ветер меняется.

Миллер перекрестился, лицо его задрожало, делаясь мягким, каким-то женским.

– Слава богу! – пробормотал он.

Где-то глубоко внизу тихо работала машина, сопели, пропуская пар в дыры, незнакомые механизмы, к этим живым звукам добавлялся звук мертвый, рождавший невольное оцепенение – тихий назойливый треск… Ну словно в трюме лопалась обшивка, словно она сделана из картона, а не из металла. Миллер насторожился, вытянул голову:

– Что это?

– Льды, – коротко пояснил кавторанг.

Вот треск раздался в другом месте – в противоположном конце «Минина». Вот дрогнул весь корпус ледокола, будто в него всадили каменное ядро. По металлу пошел звон, тусклые лампочки, неровно освещавшие ходовую рубку, потускнели еще больше. Губы у Миллера зашевелились, как будто он хотел что-то сказать, но у него не хватило сил. Генерал повернулся и, понурив голову, вышел из рубки.

К десяти часам утра изменившийся ветер немного отжал льды от «Минина», и кавторанг дал команду двигаться вперед.

«Минин» медленно пополз к чистой воде. Через несколько часов он выбрался из плена.

– Куда все-таки держим курс, ваше высокопревосходительство? – поинтересовался кавторанг у Миллера. – В Мурманск или в Норвегию?

Миллер неприятно подвигал нижней челюстью, словно не смог защититься и получил прямой боксерский хук в подбородок, подвигал, приходя в себя от боли, челюстью снова и произнес хрипло, почти мученически:

– В Норвегию.

Ветер, ударивший в лица людям, находившимся в эту минуту на палубе, оказался неожиданно теплым и влажным. Очень неожиданный ветер для суровых здешних широт. Люди, толпившиеся на палубе, стали недоуменно оглядываться, глаза у них заблестели.

Никто из них, ни один человек не подумал о том, что это был ветер Гольфстрима.

* * *

«Минин» шел с потушенными огнями, держась подальше от берегов – из радиограмм, перехваченных ледоколом, было известно, что из Мурманска все-таки вышли несколько кораблей на перехват; если переполненный ледокол попадется им на глаза, то бой будет коротким – не пройдет более пяти минут, как «Минин» пойдет на дно. Спрятаться в скалистых фьордах было негде.

Через сутки с небольшим впереди увидели