Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

латунный наконечник, похожий на большую спринцовку, направил струю воды прямо в пролом, разнес черный дым в клочья.

– Что-нибудь горючее там есть, не знаешь? – прокричал матросику Дубровский. – Не взорвется?

– Не взорвется, – весело проорал тот в ответ. – Если только ветошь машинной команды.

Через несколько минут пожар был потушен. Дубровский с сожалением посмотрел на растворяющийся в серой мути силуэт «Минина» и почесал пальцами затылок: с одной стороны, упускать беляков не хотелось, а с другой – если они снова засадят снаряд в «Канаду»? Так ведь и потопить могут.

Такой исход не устраивал Дубровского – а он был старшим среди трех представителей революционной власти, – и комиссар махнул рукой разрешающе:

– Ладно, нехай плывут, куда хотят, гады белые! Дальше Мурманска все равно не уплывут.

Комиссар был прав – конечной точкой движения «Минина» был намечен Мурманск, а не заграничный порт, поправку эту внесли прямо в море.

– В Мурманске их встретят достойно, – пообещал Дубровский, – они запомнят эту встречу на всю оставшуюся жизнь.

«Канада» отстала от «Минина». На «Минине» по этому поводу дружно прокричали «Ур-ра!», несколько человек пальнули в воздух из револьверов. Миллер прошел в капитанскую каюту, которую занимал, достал из сумки бутылку английского джина, налил в стакан, сверху плеснул немного воды и залпом выпил.

– Эжен, ты пьешь, как городской мусорщик, – заметила Наталья Николаевна, поморщилась. – Так нельзя.

– Ты права, – согласился с женой Миллер, – так нельзя. Я даже вкуса напитка не почувствовал. – Он налил себе еще джина.

– А зачем налил снова, раз не почувствовал вкуса?

– Затем, чтобы почувствовать его, – ответил Миллер и выпил второй стакан.

* * *

Дубровский, вернувшись в Архангельск, немедленно отбил телеграмму в Мурманск: «К вам направляется ледокол „Минин“ с руководителями белогвардейского движения на борту. В числе прочих на „Минине“ находится и генерал-губернатор Северной области Миллер. Всех, кто находится на борту „Минина“, надлежит арестовать немедленно и переправить в Архангельск для суда».

Боясь, что телеграмма не дойдет либо вообще попадет в руки к председателю Мурманского совдепа Юрьеву, который якшался и с англичанами, и с бельгийцами, и с французами и особенно ценил американцев, считая их высшей нацией, матюками ругал Ленина и никому, кроме себя самого и американского президента, не верил, через некоторое время Дубровский послал еще одну телеграмму. Такого же содержания, что и первая.

За второй телеграммой направил третью, требуя выслать навстречу «Минину» пару боевых кораблей, способных ходить во льдах. Главное, чтобы на этих кораблях были пушки.

События в Мурманске развивались так же стремительно, как и в Архангельске.

К Мурманску подошли голодные, обмороженные, измотанные красные части, отбить их натиск, кажется, ничего не стоило, но дрались они так яростно, с таким упорством, что белые не выдержали.

В Мурманске, не говоря о больших запасах оружия, патронов, бомб и пороха, остались немалые запасы английских консервов, американской ветчины и галет, французских компотов, сухого яичного порошка и редкой молочной сгущенки, произведенных в Бельгии.

На «Минине» по мере возможностей старались быть в курсе того, что происходит в Мурманске: радист неотрывно следил за эфиром, спал, не выключая радио, перехватывал сообщения, в том числе и шифрованные, и поскольку у него имелся ключ к шифрам, быстро приводил их в нормальное состояние и нес в рубку к капитану второго ранга.

Тот прочитывал перехваты и передавал их Миллеру. Генерал каждую такую бумажку принимал с хмурым лицом. Время было такое, что лучшей новостью было отсутствие всяких новостей. Прочитав очередной перехват, Миллер невольно сжимал кулаки, нервно дергал пальцами воротник кителя, расстегивая крючки, и наливался кровью.

И – молчал.

«Минин» шел во льдах медленно, часто останавливался, пятился назад, разгонялся, врезался в очередную глыбину, крушил ее, трясся всем корпусом так, что из палубы то и гляди могли вылететь заклепки. Когда ледокол заползал на макушки льдин, тряска усиливалась, капитан второго ранга осенял себя благодарным крестом, если упрямую льдину удавалось расколоть, скорость движения «Минина» иногда не превышала двух сотен метров в час.

За кормой ледокола оставалась чистая черная полоса, в которой плавали шустрые мелкие льдинки. Вскоре в этой черной дымящейся канаве показались три судна с высокими, плюющимися яркими искрами трубами.

– Кто такие? – встревожился Миллер и направился в ходовую рубку, к капитану второго ранга.

– Ледоколы «Русанов», «Таймыр» и «Сибиряков», – ответил тот, – догнали нас.

Лицо у кавторанга было усталым, глаза – красными, он не спал уже несколько ночей подряд.

– Команды там, помнится по прошлой нашей встрече, не очень надежные… Не вздумают ли они на нас напасть? – встревоженным тоном поинтересовался Миллер.

– Не думаю. На ледоколах ведь нет орудий. Не думаю, чтобы они могли их достать где-то по дороге.

– Остается на это надеяться, а то я пообещал Taточке, что стрельбы больше не будет.

– Точно не будет, ваше высокопревосходительство. Просто эти ледоколы идут быстрее «Минина», поскольку у них – чистая вода. А у нас – лед. Если бы им пришлось бить лед – они бы шли гораздо медленнее нашего «Минина». – Кавторанг любовно провел рукой по дубовой панели, которая была проложена по смотровому краю рубки.

Радист тем временем перехватил еще две радиограммы, посланные из Архангельска в Мурманск. Отправитель требовал немедленно перехватить ледокол с беглецами.

«Высылайте вооруженные корабли, не дайте им уйти», – истошно вопил Архангельск. Похоже, Дубровский сумел как следует накрутить тамошнее начальство.

– Сволочи! – прочитав радиограммы, коротко резюмировал Миллер. – Судя по всему, наша армия в Мурманске бросила фронт.

Он был прав, но команды изменить курс пока не дал – для этого надо было окончательно убедиться, что Мурманский фронт перестал существовать, «Минин» продолжал проламываться сквозь льды на северо-запад.

Вскоре ледоколы, выстроившиеся за «Мининым» и державшиеся черного дымящегося канала, исчезли. Они отстали. Может быть, сделали это специально, поскольку их радисты также перехватывали радиограммы, которыми Архангельск забрасывал Мурманск.

«Минин» остался один.

Появились белые медведи – неуклюжие, с плавной, словно бы переливающейся походкой, ловкие и очень опасные – не дай бог столкнуться с ними человеку: белые, в отличие от бурых, жалости не знают.

Медведей пришло двое, скорее всего это была семья – он и она. Самец – солидный мордастый папаша со сладостно оттопыренной нижней губой, с которой под лапы стекали слюни, будто по некоему водостоку, – пошел по левому борту ледокола, самка – поменьше, поизящнее, помудрее своего повелителя, – обходила «Минин» с правой стороны. На правой стороне ледокола сгрудилось много женщин и детей, медведица будто знала это – через несколько минут с борта на лед шлепнулась половинка шоколадной плитки, медведица с довольным рявканьем подскочила к ней, ловко ухватила лапой, высоко подкинула вверх – шоколадка взвилась, словно птичка-жаворонок, вертикально, медведица открыла пасть, и лакомство всадилось прямо в распахнутый зев.

Люди, находившиеся на борту «Минина», дружно зааплодировали – не ожидали от зверя такой цирковой ловкости.

Следом на лед полетела банка сгущенки – редкая, дорогая штука, но тем не менее мамаша, приготовившая сладость для своего ребенка, не пожалела ее…

Медведица проворно подкатилась к