Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

Никогда бы не подумал, даже не предположил, что жизнь моя закончится именно так… И твоя жизнь, Иван Иванович, – добавил он, не отводя взгляда от старшего офицера миноноски. – Прощай, друг!

Он достал из кармана револьвер, с клацаньем разъял его, осмотрел капсюли патронов, сидевших в барабане, потом извлек из внутреннего кармана, пришитого к изнанке кителя, еще два патрона и вогнал их в свободные гнезда.

– Предали нас, все предали, – спокойно, без злости произнес он. – И Миллер предал, и Марушевский, и этот немощный старик Квецинский, и адмирал Иванов, велевший своим офицерам запастись валенками, чтобы можно было без всяких помех пешком дотопать до Мурманска. Предатели! Тьфу!

Через несколько секунд в окопе раздался выстрел. Лейтенант Лебедев распластался на мерзлой земле рядом с мичманом Рунге.

Пистолет выпал из руки лейтенанта, на губах появилось мученическое выражение, глаза закрылись. Над окопом пронесся ветер, сыпанул на дно охапку жесткой стеклистой крупки, потом добавил еще и, поняв, что произошло, неожиданно смутился и стих.

Облака на небе раздвинулись, в них появилось небольшое светлое пятно, словно бы образовался прогал, в который унеслись души погибших людей, потом облака сдвинулись, и вновь сделалось темно.

* * *

Миллер стоял у борта и с сосредоточенным угрюмым видом смотрел вниз, на обломки льда, которые с громким стуком всаживались в борт ледокола, ныряли под плотное днище, нехотя уползали назад.

На душе у генерала было тоскливо, губы шевелились немо, в углах глаз стояли слезы. Он никогда не думал, что прощание с этим нелюдимым краем будет таким тяжелым.

Позади него стоял адъютант, приподнимался на цыпочках, заглядывал за борт и не решался обратиться.

Плечи у Миллера подрагивали.

Пытаясь взять себя в руки, Миллер стал вспоминать события последних дней, покривился лицом, вспомнив, как толпа начала палить по «Минину» из винтовок и двух пулеметов, когда ледокол отходил от причала.

В ответ «Ярославна» совершила то, что делала уже не раз, – дала два выстрела из орудий, и работяг, прорвавшихся к причалу, как ветром сдуло. Долго еще до ледокола доносились крики, раздававшиеся на берегу. Губы у Миллера задергались.

– Подонки, в кого стрелять вздумали? Я столько делал для вас. – Он приложил к глазам платок, промокнул слезы и опустил платок в карман. Повторил глухо, захлебываясь болью, воздухом, слезами, еще чем-то, синевшим в нем: – Под-донки!

К нему подошел капитан второго ранга, окончательно взявший на себя управление ледоколом и, не обращая внимания ни на состояние генерала, ни на адъютанта, предупреждающе приложившего палец к губам, тронул Миллера рукою за плечо:

– Евгений Карлович!

Миллер выпрямился.

– Да.

– Впереди ледовые поля. Совсем немного осталось.

– И что же? Я в этом совершенно ничего не понимаю.

– «Ярославну» придется бросить. С нею мы сквозь поля не пройдем.

Военная яхта, сцепленная прочным буксирным тросом с ледоколом, шла на поводу след в след, носом в корму.

– Спасти ее не удастся?

– Не удастся, – кавторанг отрицательно качнул головой, – льды просто раздавят ее.

– Жаль. – Миллер вздохнул. – Заберите с нее орудия, они нам могут пригодиться.

– Возьмем не только орудия, но и запас угля – у нас кочегары догребают последние крошки, топки ледокола работают уже на пыли, а не на угле.

– Да-да, заберите и уголь, – в голосе генерала послышались растерянные и одновременно виноватые нотки, он отвернулся от кавторанга.

Тому сделалось жаль Миллера, он тихо отошел в сторону, беззвучно открыл дверь, ведущую вниз, в машинное отделение, и исчез.

Миллер вздохнул, перчаткой сбил с лица морось, украсившую белой щеткой брови. Все планы, которые имелись у него, все до единого, – рухнули. Даже план эвакуации, который, несмотря на все затяжки, был готов, и тот рухнул. Миллер приподнялся на цыпочки, вгляделся в серое вязкое пространство, в которое с грохотом вгрызался ледокол.

Может, обойдется, может, злосчастные ледовые поля удастся обойти, либо их вообще не окажется – ведь все может быть! – но сколько ни вглядывался он в серую муть, так ничего и не увидел. Внутри затеплилась надежда: а вдруг все-таки удастся обхитрить море?

Лицо Миллера разгладилось.

Напрасно он надеялся на снисходительность судьбы. Через двадцать минут под днищем «Минина» раздался такой тяжелый скрежет, что все находившиеся на ледоколе люди невольно сжались, подмятые страшной мыслью: неужели они наткнулись на айсберг? Как когда-то наткнулся «Титаник»… Стало понятно, что ледовые поля не обойти.

«Минин» закряхтел, качнулся корпусом в одну сторону, потом в другую, несколько раз повторил раскачку и тихо сполз с льдины.

Отработал немного назад – прошел всего несколько метров, и тут же мичман, стоявший на корме «Минина», скрестил над головой руки: хватит! Ситуация была опасная – не дай бог провисший канат, на котором шла «Ярославна», намотается на гребной винт ледокола.

Ледокол вновь совершил несколько коротких резких рывков, всадился носом в огромную приглубую льдину – «айсберг», – у приглубых льдин обычно на поверхности находится лишь одна шестая часть, все остальное скрыто в воде, – задрожал всем корпусом, пытаясь одолеть льдину, но не одолел и вновь сполз назад.

Стало ясно, что в лоб льдину не взять, надо искать обход. Ох, какой большой помехой была «Ярославна», она сковывала любой, даже самый малый маневр ледокола.

За два часа они прошли не более двадцати метров, после чего капитан второго ранга скомандовал с досадою:

– Стоп!

Адъютант Миллера немедленно примчался в рубку.

– Что случилось?

– Все! – мрачно произнес кавторанг. – Дальше с «Ярославной» мы идти не сможем.

Разгрузку яхты произвели с завидной быстротой. За три часа солдаты, толпившиеся на палубе «Минина», перебросали на ледокол весь уголь. Машины на «Минине» разом заработали веселее, невесомый белесый дым, висевший над его трубами, словно обрел плоть, сделался густым, горячим.

По льду на «Минина» перекатили пушки, веревками подняли на палубу, перетащили и снаряды, несколько ящиков.

На «Ярославне» потушили огни, яхта сделалась угрюмой, пустынной, у многих, кто бросал на нее прощальный взгляд, тоскливо сжималось сердце.

Всякий корабль, плавающий в этих холодных неуютных местах, – это живое существо, и, как любое другое живое существо, имеет душу. Так же, как человек, погибает, если за ним не ухаживают, не обогревают, так погибнет и без должного ухода «Ярославна», очень скоро погибнет…

– Сколько нас сейчас находится на «Минине»? – спросил Миллер у капитана второго ранга.

– Тысяча сто человек.

– А нормальная загрузка?

– Сто двадцать человек.

– Не потонем?

– Постараемся не потонуть, ваше высокопревосходительство. – Кавторанг но старинке назвал Миллера «высокопревосходительством», вытянулся: – Разрешите следовать дальше?

Миллер кивнул:

– Давайте, голубчик, давайте!

Без яхты, постоянно дергавшей ледокол за хвост, «Минин» пошел быстрее. «Ярославна» еще долго была видна в туманном морозном пространстве, сиротливая, молчаливая, обреченная на смерть. Женщины, перешедшие с яхты на ледокол, плакали, на мужей своих поглядывали со скорбью, а кое-кто и с ненавистью: вместе с яхтой в прошлое навсегда удалялось то, что они называли Родиной.

Прошло еще немного времени, и брошенная яхта исчезла. Больше никто никогда ее не видел, Миллер пометил у себя в записной книжке: «20 февраля 1920 года»… Хотел несколько слов, но слишком