Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

ним водится такая напасть и он способен краснеть, как мальчишка, – отвел глаза в сторону. Когда девушка в накрахмаленном белом халате появилась в палате снова, он взял себя в руки, собрался с силами и поинтересовался дрогнувшим голосом:

– Сестричка, как тебя зовут?

Та проколола Митьку строгим взглядом и произнесла негромко:

– Аня.

– Аннушка, значит. – В Митькином голосе появились нежные нотки, он снова покраснел, заронил голову на подушку и закрыл глаза.

– Давай, давай, давай, – оживленно потер руки Расторгуев, когда Аня ушла, – такие девушки очень любят быть снисходительными к раненым. Это у них в крови сидит. В прошлом году я лежал в лазарете в Соломбале – знаешь, какой роман закрутил с сестричкой – у-у-у! До сих пор вспоминаю как сладкий сон.

– А где же она сейчас находится, эта твоя зазноба? – спросил Митька.

– Убили, – бездумным тоном сообщил матрос и засмеялся легко. – Послали на фронт под Средь-Мехреньгу, и там ее убили. – Матрос снова засмеялся.

Митька Платонов понял, что матрос врет, что не было у него никакой сестрички и он выдает за явь обычную приятную сказочку. Митька с равнодушным видом отвернулся, смежил глаза. Хотелось спать.

Очнулся он от громкого разговора. На постели матроса сидели двое тепло одетых моряков – в ватных бушлатах и черных мерлушковых шапках. Третий моряк, мордастый, в легкой бескозырке, нахлобученной на голову, несмотря на мороз, пристроился на Митькиной постели, в ногах.

– Ты, Расторгуев, поторопись, – сытым рокочущим баском выговаривал он Митькиному соседу, – не залеживайся тут, иначе все самые вкусные шаньги разберут на празднике жизни, понял?

– Не от меня это зависит, – оправдывающимся тоном произнес матрос, – как эскулапы мне повелят, так я и буду действовать.

– Комитет наш решил: как только на фронте окажется Архангельский полк, мы вместе с Третьим Северным полком откроем фронт. Ждать больше нечего.

Услышав про Третий Северный полк, Митька едва не вздрогнул – это был полк, к которому временно приписали экипаж миноноски.

– А когда архангельцев отправят на фронт, не знаешь? – спросил Расторгуев.

– По нашим данным – сегодня ночью. Двинское направление выдохлось, там для беляков складывается очень тяжелая обстановка – нужны свежие силы. В Архангельском полку работает очень толковая группа большевиков. В Третьем Северном эта группа слабее. Неплохо бы ее усилить.

– Вот он из Третьего полка. – Расторгуев ткнул рукой в Митькину сторону. – Из пекла еле вылез.

Митька почувствовал, что человек, сидящий в ногах, внимательно смотрит на него – у Митьки даже кожу на щеках начало от возбуждения покалывать.

– Привлечь к нашей деятельности не пробовал? – спросил матрос с рокочущим баском у Расторгуева. – А?

– Думать об этом думал, но разговора такого не было.

– А ты поговори.

– Ладно.

Не видели ни матросы, ни Расторгуев, что за полотняной ширмой находится еще один человек – тоненькая, в накрахмаленном халате медсестричка Анна, а сама ширма прикрывает дверь, выводящую в ординаторскую. Дверью этой почти не пользовались, открывали лишь иногда, по случаю.

Аня слышала весь разговор гостей с Расторгуевым и, будучи человеком сообразительным, быстро свела концы с концами, поняла, о чем конкретно беседовали эти люди.

Родилась Аня Бойченко в Вологде, в купеческой семье, успешно закончила женскую гимназию, знала языки, французский и английский; когда началась Великая война, она была вполне взрослым человеком, перешла в последний класс гимназии, мечтала стать биологом, изучать мотылей и бабочек, но время распорядилось по-своему: она стала медиком низшей категории. Отец ее был до смерти забит пьяными рабочими молочного завода, мать скончалась от сыпняка, Аня осталась одна, и понесло ее по буйным водам Гражданской войны, понесло… На некоторое время прибило к Архангельску, к здешней гавани, но долго ли ей удастся пробыть в этой гавани, она не знала. Скорее всего, недолго: в госпитале стало появляться слишком много раненых, а это – показатель того, что дела на фронте идут не очень… Может случиться так, что придется покинуть и Архангельск.

Анино лицо невольно делалось печальным, губы начинали подрагивать. Она часто задавала себе вопрос: может ли она вернуться в Вологду, к себе домой? Но дома в Вологде уже не существовало, он был спален, а могилы родительские при всем желании домом не могли стать…

Да и вряд ли соседи вологодские и власти тамошние красные будут довольны тем, что она приехала – Аня Бойченко была сотрудницей не только госпиталя, но и контрразведки, о чем мало кто знал. Береженого, как говорится, Бог бережет – за последние годы она потеряла много своих товарищей, в том числе и тех, кто угодил в плен… А в плену языки развязываются очень быстро. Тем более что и у белых, и у красных мастера заплечных дел имелись отменные. Так что дорога в Вологду, к дорогим могилам, была заказана.

Она дослушала разговор гостей с Расторгуевым до конца и из ворот госпиталя вышла вместе с моряками. Моряки поехали в одну сторону, а Аня Бойченко – в другую. В контрразведку.

Ночью в одной из морских рот были арестованы девять человек. Два автомобиля – легковой и грузовой, с двенадцатью солдатами, вооруженными винтовками и пулеметом, – прибыли и в госпиталь.

Через минуту в палату, где лежали Митька Платонов и матрос Расторгуев, вошел щеголеватый поручик, затянутый в кожу, с богатым меховым воротником, откидывающимся на спину. Громко стуча мерзлыми сапогами, поручик прошел к столику, на котором теплилась притушенная лампа-семилинейка, и выкрутил огонь до отказа, до жаркой копоти, повернулся к койкам, на которых лежали Платонов и Расторгуев.

– А ну, матросы, подъем!

Расторгуев нехотя поднялся, выпростал из-под одеяла ноги:

– Чего надо, господин офицер?

– Поднимайся, я сказал! – Поручик сделал рукой красноречивое движение.

Словно бы отзываясь на этот жест, открылась дверь палаты, и на пороге появились двое солдат с винтовками. Митька Платонов высунул голову из-под одеяла, оглядел солдат непонимающими красными глазами и натянул на себя одеяло снова – он был здесь ни при чем.

Расторгуев закряхтел, с трудом влезая в тесные форменные штаны. Поручик ткнул кулаком в Митьку Платонова.

– А тебе что, особое приглашение нужно?

– Я чего… я ничего, – попробовал отмахнуться от назойливого гостя Митька, но не тут-то было, тот, настырный, вновь ткнул в Митьку кулаком и неожиданно выкрикнул громко, оглушая обитателей палаты:

– Вста-ать!

Митька пулей вылетел из-под одеяла, заплясал на полу – слишком обжигающими, холодными были крашеные доски, пробивали едва ли не до ключиц.

– Одевайся! – приказал ему поручик.

Митька поморщился, тон поручика – слишком злой – ему не нравился. Платонов, в отличие от Расторгуева, еще не осознал, что происходит, приплясывая, рывком сдернул со стула свои штаны. Исполосованные острыми ледяными сколами икры уже почти зажили, а вот сухожилия так быстро зажить не могли, хотя дело и тут шло на поправку. Тем не менее бинт, перетягивающий правую ногу, покрылся пятнышками крови. Митька, увидев кровь, поморщился нехорошо и всхлипнул.

– Вот так, братан, тыловые крысы и подгребают фронтовиков, – услышав Митькины всхлипывания, выкрикнул Расторгуев. – Мы воюем, а они тут баб щупают да на нашего