Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

двора получают из Китая, и что из России вывозится ежегодно товаров на два миллиона, а возятся только на миллион шестьсот тысяч рублей.

Огромный вред для страны, считает Кампредон, приносит «взяточничество чиновников, на обязанности коих лежит взимание казённых податей. Эти люди настоящие хищные птицы. Они только о том и думают, как бы разорить подданных. И они так хорошо достигают этой цели, что какой-нибудь мелкий чиновник, получающий всего 12 рублей жалования и едва имевший носильное платье при поступлении на службу, в какие-нибудь четыре-пять лет успевает выстроить себе каминные палаты в Петербурге, тогда как разорённые его грабительство крестьяне вынуждены бывают покидать свои жилища. Мелкие чиновники находят при этом поддержку в людях с весом, которые делят с ними их беззаконные барыши. Одна хорошо знакомая с делом личность уверяла меня, что вместо 6 или по большей мере 7 рублей в год, которые крестьяне обязаны уплачивать казне, с них собирают до 14 и 15 рублей…».

К несчастью, «…истина очень редко доходит до царя, и редко же сообщают ему всё, что ему следовало бы знать насчёт внутреннего положения его государства. А народ в нём живёт в крайней нищете; многие, не имея на что купить хлеба, питаются травою…».

Не из этих ли строк французского посланника родился знаменитый афоризм В. О. Ключевского, подытоживающий его рассуждения о фискальной политике русского государства на протяжении многих веков: «Государство пухло, а народ хирел»[41]?

В письмах Кампредона рассыпаны драгоценные наблюдения за русской жизнью петровской эпохи. Вот, на исходе зимы 1723 года происходит «катание со всем двором и прочими знатными лицами обоего пола, наряженными в разнообразные национальные и профессиональные костюмы, но без масок. Снег уже сошёл, но тем не менее катались здесь в разного рода морских судах, поставленных на полозья и запряжённых лошадьми. Царь ехал в 30-пушечном фрегате, вполне оснащённом и с распущенными парусами… Царица (Екатерина. — С. Ц.) помещалась в закрытой и великолепно разукрашенной барже. Она одета была амазонкой… Мужчины все сидели в открытых шлюпках, между прочим и иностранные купцы, наряженные матросами… Катанье, в котором участвовало 64 судна, начиналась в 3 часа и оканчивалась в 7 часов вечера».

Он отмечает обычай Петра руководить богослужением в церквях, «дабы приучить священников к точности и в тоже время показать, что его особо представляет патриарха, тот с которого он уничтожил…»; упоминает о 30 тысячах рабочих, погибших на строительстве Ладожского канала; оставляет описание строящихся Монплезира, Марли и Петергофского канала, где «воды… так много, что 30 фонтанов, не считая маленьких водопадов, могут бить постоянно и ещё остаётся излишек, которым царь воспользовался для сооружения им водной пильной и полировальной мастерской, очень чисто обрабатывающей мрамор»; любуется юной принцессой Елизаветой, будущей российской императрицей, которую после неудачного сватовства 1717 года[42] прочат в невесты уже не самому королю, а какому-нибудь из французских принцев: «…сама по себе особа чрезвычайно милая. Её можно даже назвать красавицей, в виду её стройного стана, её цвета лица, глаз и рук… Меня уверяли, что она очень умна».

А переговоры вязнут в бесконечных конференциях с царскими министрами и обсуждении проектов договоров… Годы сменяют друг друга, Пётр занят то персидским походом, то коронацией своей супруги, то казнью её любовника Виллима Монса, то своими обычными развлечениями… Здоровье царя, изъеденное многолетним пьянством, стремительно ухудшалось. Лихорадки, простуды, приступы мочекаменной болезни терзали его беспрестанно. Доктора сажали его на лекарства, запирали в тёплой комнате под запретом выходить на воздух. Но Пётр плохо слушался их, и как только чувствовал улучшение, тотчас забывал все запреты: катался на яхте, ездил на маскарады, пока болезнь снова не укладывала его в постель.

К Рождеству 1725 года царь почувствовал себя настолько бодрым, что возглавил компанию ряженых. В январе 1725 года канцлер Остерман в очередной раз предупредил Кампредона: «Пожалуй, сейчас пока не удастся поговорить с государем о ваших делах. Он с двумястами музыкантами и шутами гуляет по знатным домам, поёт песни и куражится».

На Крещение царь отправился на водосвятие и, возвратившись во дворец, слёг окончательно. Последние дни он не знал ни минуты покоя: его наполовину парализованное тело сотрясалось в конвульсиях, мучительные приступы исторгали у него вопли, слышимые далеко за дверями царской спальни. Когда боль ненадолго отступала, царь жарко каялся в своих прегрешениях. Ради обретения душевного покоя он простил всех приговорённых к смертной казни и дворян, не явившихся на последний смотр.

28 января крики сменились глухими стенаниями. Пётр впал в забытьё и в начале шестого утра отошёл, не приходя в сознание.

С его смертью связана знаменитая легенда: якобы незадолго до кончины царь собирался назначить себе наследника. Попросив перо и бумагу, он вывел слабеющей рукой: «Отдайте всё…» И тут силы покинули его.

Эта легенда получила широкое распространение с лёгкой руки Вольтера, который, работая над своей «Историей Российской империи при Петре Великом», воспользовался записками голштинского посланника Бассевича. Между тем последний при кончине царя не присутствовал, а свои записки писал 36 лет спустя.

Донесения Кампредона о последних днях российского императора опровергает легенду о завещании. Так, в письме к новому главе внешнеполитического ведомства Франции графу де Морвилю от 10 февраля 1725 года он следующим образом описывает последние минуты жизни Петра: «…Действительно, в ночь со вторника на среду с ним опять сделались судороги, после чего наступил бред… В бреду он, несмотря на усилия окружавших его, вскочил с постели и приказал отворить окно, чтоб впустить свежего воздуха, но тотчас же упал в обморок, и его снова уложили в постель. С этой минуты и до самой кончины своей он, можно сказать, не выходил более из состояния агонии. Говорить он почти не мог, не мог сделать и никаких распоряжений. О завещании ему и не напоминали, отчасти, может быть, из боязни обескуражить его этим, как предвещанием близкой кончины, а может быть и потому, что Царица и её друзья, зная и без того желания умирающего Монарха, опасались, как бы слабость духа, подавленного бременем страшных страданий, не побудила его изменить как-нибудь свои прежние намерения».

Смерть Петра оборвала переговоры о союзном договоре. В следующем году Кампредон был отозван из России и направлен в Геную. Его дипломатическая карьера завершилась в 1739 году.

Источники и литература:

Сборник Императорского Русского Исторического Общества. СПб., 1867–1916. 148 т.:

— Т. 40: Дипломатическая переписка