Русское тысячелетие - Сергей Эдуардович Цветков

в госпиталь в тележке. С ним обычно был старик-медик Термонт. Под руководством этого опытного хирурга царь приобрёл большой навык в препарировании трупов, пускании крови, вскрытии нарывов, изготовлении хирургических протезов и перевязывании ран. В дневнике голштинского камер-юнкера Берхгольца, жившего в Петербурге в последние годы царствования Петра, есть указание на две трудные операции, сделанные самим государем. Так, у богатого полотняного фабриканта Тамсена, который пользовался особенным расположением Петра, появилась большая опухоль в паху, очень его мучившая. Созванные врачи находили операцию опасной, но государь, присутствовавший на консилиуме, взял нож и смелою рукою разрезал опухоль, оказавшуюся, как он верно определил, гноевидной. Тамсен, к величайшему удовольствию венценосного хирурга, очень скоро выздоровел.

Кстати, у служанки Тамсена, долговязой голландки, Пётр самолично выдернул зуб.

А вот другая операция была не такой успешной. В этот раз Пётр едва ли не силой принудил жену купца Борете, страдавшую водянкой, согласиться на то, чтобы он выпустил из неё воду. Царь немало гордился тем, что благодаря его скальпелю из больной вышло более 20 фунтов воды, тогда как при попытке одного англичанина-хирурга показалась только кровь. Больная получила облегчение, но, к сожалению, слишком поздно: операция, хотя и весьма искусно сделанная, не спасла ей жизни. Она умерла через десять дней. Пётр присутствовал на её похоронах и шёл за гробом до кладбища.

В 1717 году, во время второго заграничного путешествия, царь упросил в Париже известного глазного врача Воолгюйза показать ему своё искусство медика. Специально для этого был отыскан 60-летний инвалид, имевший на глазах бельма, которые Воолгюйз с успехом выдавил в присутствии русского государя, жадно следившего за всеми манипуляциями доктора.

В эту вторую заграничную поездку Петру удалось, наконец, через своего лейб-медика Арескина склонить Рейса к открытию профессиональной тайны — каким образом он приготовляет свои превосходные анатомические препараты и бальзамирует трупы. 30 тысяч гульденов, которые царь выложил за музей Рейса, сделали своё дело: старик открыл Петру свою тайну. Впоследствии, по смерти Рейса, государь сообщил её лейб-медику Блюментросту.

Почти одновременно с покупкой кабинета Рейса Пётр купил в Амстердаме за 10 тысяч гульденов у аптекаря Альберта Себа не менее редкое и многочисленное собрание всех известных водяных и земных животных, птиц, змей и насекомых из Ост- и Вест-Индии. Эти два богатейшие собрания послужили основанием естественному кабинету при Академии наук. Вместе с другими экспонатами в Петербург переехала и царская любимица — четырёхлетняя мумия в поблёкшем роброне и золочёных туфельках, так восхитившая Петра двадцать лет назад.

Здесь мы переходим к светлой стороне страстного увлечения царя медициной. Пётр много содействовал развитию врачебного искусства в России. При нем с 1706 по 1717 годы в столицах и других городах были учреждены госпитали и хирургические училища, анатомические театры и ботанические сады, заведены казённые аптеки. В 1717 году велено было озаботиться приисканием в России минеральных источников. Открытые раньше Липецкие и Олонецкие железные воды получили должное устройство.

Всем памятен расхожий образ Петра, запечатлённый на многих картинах — в зелёном кафтане с развевающимися полами, в высоких ботфортах…

Но есть и другой Пётр, о котором важно помнить для полноты образа царя-преобразователя. С волосами, подвязанными ремешком, в фартуке, измазанном жиром, кровью и фармацевтическими средствами, он стоит в душной горнице. Над дубовым столом оплывают сальные свечи, в окне таинственно мерцает петербургская ночь. Жёсткие чёрные волосы царя прилипли к влажным от пота вискам. Блестят чуть выкаченные тёмные глаза, стриженые усы слегка подрагивают над тонкими губами. Под руками царя хрустит и хлюпает мёртвая человеческая плоть…

Жак де Кампредон — первый полномочный представитель Франции в России

Февраль 1721 года. По укатанной дороге из Ревеля (Таллина) на Петербург катит крытый возок с единственным пассажиром. Его зовут Жак де Кампредон. Из своих сорока девяти лет — двадцать восемь он провёл на дипломатической службе, представляя его величество христианнейшего короля Франции при дворах шведского и ганноверского государей. И вот теперь новое назначение — полномочным министром в Россию, где у Франции прежде никогда не было дипломатического представительства. Ему поручено предложить русскому царю посредничество Франции в русско-шведских переговорах о мире. В этом затяжном конфликте двух северных держав Франция поддерживала Швецию. Но силы союзника явно были истощены и теперь речь могла идти только о том, чтобы не дать московитам чрезмерно усилиться на Балтике за счёт шведских владений.

Возок сопровождают два драгуна верхом — почётный эскорт и стража одновременно. По дороге Кампредон видит русские войска, которые стягиваются в Прибалтику. Кажется, ожидается возобновление военных действий. Царь давит на Швецию, грозя новым, уже третьим по счёту вторжением на её побережье, чтобы побудить шведское правительство к скорейшему окончанию бесконечной войны.

18 февраля Кампредон прибыл в Петербург. Пётр I велит оказывать ему величайшие почести[38], лично приглашает на все ассамблеи и даже разрешает французу отказываться от устрашающих заздравных чаш, которыми обносят всех присутствующих, невзирая на пол и возраст. А в промежутках между весельем потянулись изматывающие переговоры с назначенными царём уполномоченными — Г. Головкиным, А. Остерманом, П. Шафировым и П. Толстым (беседы велись на немецком языке), ход которых Кампредон подробно описывал в пространных донесениях своему патрону — кардиналу Дюбуа, тайному советнику по внешней политике при регенте, герцоге Орлеанском.

Дюбуа хотел, чтобы Кампредон побудил царя удовлетвориться приобретением Ревеля, вернув Швеции остальные захваченные прибалтийские провинции. Но русские не шли ни на какие уступки. Когда Кампредон сказал, что регент герцог Орлеанский может убедить Швецию уступить царю вдобавок к Ревелю ещё Кексгольм (нынешний Приозёрск в Ленинградской области), Петербург и Ингрию до реки Наровы, царские уполномоченные рассмеялись ему в лицо. «Эти господа, — сообщал он Дюбуа, — принялись хохотать во всё горло, спрашивая меня, серьёзно ли я говорю, и не от имени ли шведов делаю такое предложение». А Меньшиков категорически заявил господину посланнику, что царь «не уступит ни Ливонию, ни Эстонию, а с другой стороны он не желает из собственного окна видеть земли соседа».

В конце марта Кампредон ни с чем возвращается в Швецию. В его активе — лишь прощальные царские лобызания и царский портрет, осыпанный бриллиантами. В Стокгольме он откровенно объясняет шведскому правительству всю безысходность положения: помощи больше ждать неоткуда, а царь непреклонен. «Просто смешно говорить, — убеждает он шведов, — будто это королевство может опасаться в будущем нападении со стороны царя. Отныне всякое